Ким Робинсон - Марсиане (сборник) Страница 6

Даже самым стабильным в группе становилось не по себе. Мишель с восхищением наблюдал, как самые замкнутые в группе, Энн Клейборн и Сакс Расселл, начинали проявлять интерес друг к другу. Поначалу он был для обоих чисто научным – в этом они были очень похожи, но при этом столь прямы и бесхитростны, что Мишелю удалось подслушать многие из их первых разговоров. Те целиком состояли из научных терминов – Сакс много расспрашивал ее о геологии Марса, узнавал от нее что-то новое как от профессора, но всегда привносил что-то свое с точки зрения физика-теоретика, одного из светил последней пары десятилетий. Впрочем, Энн это не слишком цепляло. Как геолог и планетолог она изучала Марс со старшей школы и теперь считалась одним из признанных авторитетов. Она уже сейчас была марсианкой. И если Саксу это было интересно, она могла говорить о Марсе часами. А Саксу это было интересно. И они говорили и говорили.

– Там все стерильно, не забывай. Может, там даже есть жизнь, оставшаяся где-то под землей после теплого и влажного периода. Поэтому мы должны подготовить стерильное место для высадки и построить стерильную колонию. Установить между собой и Марсом санитарный кордон. А потом заняться тщательным поиском. Если мы позволим земным формам жизни захватить территорию прежде, чем докажем или опровергнем наличие жизни, для науки это станет катастрофой. К тому же загрязнение может случиться и в обратную сторону. Лишних мер предосторожности тут быть не может. Нет, если кто-либо попытается заразить Марс, сразу появится оппозиция. Может, даже активное сопротивление. С отравой для отравителей. Никогда нельзя заранее сказать, на что могут пойти люди.

Сакс на это почти ничего не ответил.

Вскоре они вдвоем, как всегда флегматичные и невозмутимые, вышли на свои ночные прогулки в одно и то же время, и Мишель, заметив их в своих очках, проследил за ними взглядом до Смотровой площадки. Эта парочка ничем не отличалась от тех, за кем Мишелю доводилось наблюдать прежде. Они просто некоторое время сидели там рядом.

Но когда они вернулись, лицо Сакса покрывал румянец и он будто бы смотрел невидящим взглядом. Был безразличен ко всему. Энн морщила лоб и казалась рассеянной. После этого они несколько дней совсем не общались друг с другом. Что-то между ними явно произошло той ночью!

Но, наблюдая за ними, Мишель, пораженный таким поворотом событий, понял, что никогда не узнает всей правды. Его накрывала волна… чего? Скорби? Или грусти – ведь они находились так далеко, в совершенной изоляции, и каждый был погружен в собственный мир, оторванный ото всех, ощущал бесполезность своей работы, смертельный холод черной ночи, боль неминуемого одиночества… И Мишель сбежал.

Поскольку он был лишь одним из оценщиков, у него была возможность сбежать. Он мог время от времени улетать с озера Ванда на вертолете. И хотя он старался этого не делать, чтобы достичь лучшей сплоченности с группой, однажды все-таки не сдержался – в одно из самых темных мгновений той зимы, незадолго до солнцестояния, когда увидел Майю и Фрэнка вместе. Но теперь, когда в середине дня снова бывали сумерки, он принял приглашение от знакомых в Мак-Мердо посетить хижины Скотта и Шеклтона, что находились чуть севернее Мак-Мердо на острове Росса.

Когда он собирался уйти, Майя встретила его у выхода:

– Что, бежишь?

– Нет-нет, хочу только посмотреть на хижины Скотта и Шеклтона. Это вроде экспедиции. Скоро вернусь.

Судя по взгляду, она ему не поверила. Зато хоть поинтересовалась, куда он направлялся.

Но это действительно было чем-то вроде экспедиции. Небольшие хижины, оставленные первыми исследователями Антарктики, служили следами одних из немногих экспедиций, хоть как-то похожих на ту, что они собирались совершить, отправившись на Марс. Хотя, конечно, все аналогии были ложными, вводили в заблуждение и несли опасность, поэтому, несомненно, им предстояло нечто новое, то, чего прежняя история никогда не знала.

И все же, когда вертолет приземлился на черную скалу на мысе Эванса и Мишель проследовал за другими видными посетителями в небольшую присыпанную снегом деревянную хижину рядом с пляжем, он вынужден был признать, что первые десятилетия исследований Антарктики кое-чем напоминали их планируемую экспедицию. Хижина представляла собой аналог их поселения на озере Ванда, только времен девятнадцатого века, поэтому их комплекс был куда более роскошным. Здесь же на мысе Эванса имелось только самое необходимое – все необходимое, кроме витаминов и компании противоположного пола. Какими бледными и обозленными они, должно быть, стали от нехватки этого, равно как и от нехватки солнечного света. Недоедающие отшельники, страдающие от сезонных аффективных расстройств, даже не понимая всей серьезности этой проблемы (хотя последнее, скорее, даже уменьшало ее серьезность). Они писали газеты, разыгрывали сценки, прогоняли перфорированные ленты через механическое пианино, читали книги, проводили исследования, ловили рыбу и убивали тюленей, чтобы добывать себе пищу. Да, у них были свои радости, пусть и весьма ограниченные, но эти люди все еще жили на Матери-Земле и пользовались холодными ее дарами. На Марсе же не будет и того немногого, что позволило бы скоротать время и улучшить свои условия.

Но из-за постмодернистской природы чувств они могли уже свыкнуться с мыслью о разлуке с Землей. Каждый сидел в своем личном космическом корабле, приводя его в движение, как рак-отшельник свою раковину, перемещаясь от одного компонента к другому: дом, рабочий кабинет, машина, самолет, квартира, гостиничный номер, развлекательный центр. Затворническая, даже воображаемая жизнь. Сколько часов в день они проводили под открытым небом? В этом отношении, пожалуй, на Марсе будет примерно то же.

С такими мыслями Мишель бродил по главной комнате хижины и разглядывал освещенные серым светом артефакты. Скотт выстроил стену из ящиков, чтобы отделить офицеров и ученых от простых моряков. Столько разных аспектов быта – у Мишеля разбегались глаза.

Затем они полетели на мыс Ройдс, где, будто в укор жилищу Скотта, стояла хижина Шеклтона – меньшего размера, более уютная, лучше защищенная от ветра. Вообще все там было лучше. Шеклтон и Скотт поссорились во время первой экспедиции в Антарктику в 1902-м. Схожие разногласия могли возникнуть и в марсианской колонии, но там уже нельзя будет построить себе новое жилище в другом месте. По крайней мере, в первое время. И нельзя будет вернуться домой. Во всяком случае, так следовало из плана. Но было ли это мудро? Здесь аналогия с первыми исследователями Антарктики вновь рассыпалась на части – ведь какими бы неудобными ни казались им эти хижины (а у Шеклтона в самом деле все по-домашнему), они знали, что отправлялись туда всего на год-два-три, после чего вернутся обратно в Англию. Зная, что всему этому настанет конец, который с каждым днем все ближе, пережить можно почти все. В противном случае это было бы все равно что смертный приговор – когда на самом деле нет выхода. Изгнание в антарктическую пустошь, где нет ничего, кроме холодных мертвых камней.

Конечно, имело смысл отправлять на Марс по очереди ученых и техников, примерно так же, как было с ранними исследователями Антарктики. Периодические дежурства на небольших научных станциях, которые строились и управлялись непрерывно, но меняющимися командами, чтобы никто не задерживался там дольше трех лет. К тому же это способствовало тому, чтобы не превысить максимальную дозу радиации. Бун и другие, кто слетал туда два года назад и вернулся, получили около тридцати пяти рад. Следующим стоило также придерживаться этой величины.

Но американские и российские космические программы установили иначе. Организаторам полета нужна была постоянная база, и они звали ученых улететь навсегда. Они хотели от них самоотверженности, при этом, без сомнения, надеясь вызвать общественный интерес и на Земле, – интерес к постоянному составу участников, которых можно было запомнить, чьи жизни могли превратиться в драму для всеобщего потребления, вызывающую привыкание, – и из чьей биографии можно было устроить зрелище. И получить дополнительное финансирование. Вот что имело смысл.

Но кто бы захотел этого для себя? Этот вопрос очень волновал Мишеля, ведь здесь он видел главную пару противоречивых требований, что предъявлялись к кандидатам. Если описать их вкратце, то люди должны быть вменяемыми, чтобы их отобрали, но сумасшедшими, чтобы хотеть туда отправиться.

Помимо этого главного противоречия существовало и множество других. Претенденты должны быть достаточно экстравертивны, чтобы жить в общине, но и достаточно интровертивны, чтобы мастерски овладеть своей наукой. Им полагалось быть достаточно старыми, чтобы освоить свои первые, вторые и иногда третьи профессии, но и достаточно молодыми, чтобы справляться с нагрузками во время полета и жизни в колонии. Они должны были хорошо ладить в группах, но при этом хотеть навсегда бросить всех, кого знали. Их просили рассказывать правду, но им приходилось откровенно лгать, чтобы повысить свои шансы получить то, чего хотели. Им нужно было, по сути, оказаться одновременно обычными и необычными.