Ким Робинсон - Марсиане (сборник) Страница 7

Помимо этого главного противоречия существовало и множество других. Претенденты должны быть достаточно экстравертивны, чтобы жить в общине, но и достаточно интровертивны, чтобы мастерски овладеть своей наукой. Им полагалось быть достаточно старыми, чтобы освоить свои первые, вторые и иногда третьи профессии, но и достаточно молодыми, чтобы справляться с нагрузками во время полета и жизни в колонии. Они должны были хорошо ладить в группах, но при этом хотеть навсегда бросить всех, кого знали. Их просили рассказывать правду, но им приходилось откровенно лгать, чтобы повысить свои шансы получить то, чего хотели. Им нужно было, по сути, оказаться одновременно обычными и необычными.

И этим противоречиям не было конца. Тем не менее из начального списка, в котором числились тысячи претендентов, набрался уже почти окончательный состав этой группы. А противоречия? Ну и что, подумаешь! Ничего особенного. Все на Земле было сплетено из резких противоречий. Полет на Марс, впрочем, мог даже уменьшить их число и немного сгладить! Может даже, это было одной из целей полета!

Наверное, за этим же отправлялись на юг те первые исследователи Антарктики. И все равно, пока Мишель осматривался в этой пустой деревянной комнате, ему казалось поразительным, что тем, кто здесь зимовал, удалось сохранить рассудок. На стене хижины Шеклтона висела фотография: трое мужчин, ютящиеся возле черной печи. Мишель всмотрелся в изображение. Мужчины были истощенными, грязными, с признаками легкого обморожения. Но вместе с тем имели вид спокойный и даже умиротворенный. Они могли просто сидеть, наблюдая, как огонь горит в печи, и этого им было достаточно. От них веяло холодом, но в то же время ощущалось и тепло. Сама природа мозга тогда была иной – более приспособленной к тяготам жизни и к долгим часам чисто животного существования. Изменилась с тех пор и природа чувств – это определялось культурой, поэтому мозг тоже, несомненно, должен был измениться. Сейчас, спустя столетие, мозг зависел от значительных стимуляций, которые попросту отсутствовали у более ранних поколений. Поэтому полагаться на внутренние ресурсы теперь было сложнее. Терпение требовало бо́льших усилий. Они уже не являлись теми животными, что были изображены на фото. Эпигенетическая связь ДНК и культуры меняла людей так быстро, что даже столетия хватало, чтобы создать ощутимую разницу. Шла ускоренная эволюция. Или один из тех пунктирчиков в ее длинной прерывистой линии. И Марс во многом должен был стать чем-то подобным. И в кого они превратятся тогда, предсказать было невозможно.

Когда Мишель вернулся на озеро Ванда, старые хижины сразу показались ему сном, врывающимся в единственную реальность, настолько холодную, что само пространство-время будто застыло, оставив их всех переживать снова и снова один и тот же час. Холодный круг ада Данте, как он помнил, был худшим из всех.

Все они страдали от сенсорной депривации. Каждое «утро» он просыпался в дурном настроении и лишь через несколько часов приходил в себя и сосредотачивался на делах. Тогда за окнами уже виднелись синие сумерки, и он спрашивал, к кому можно присоединиться в вылазке наружу. Там он бродил в этих сумерках, становившихся серыми, синими или пурпурными, ходил следом за плотно укутанными фигурами, похожими то ли на странников средневековой зимы, то ли на доисторических людей, пытающихся выжить в ледниковый период. Одним стройным свертком могла быть Татьяна, чья красота сейчас словно приглушена, но не скрыта полностью: она двигалась, будто в танце, по зеркальной глади озера меж высоких стен долины. Другим могла быть Майя – она уделяла все внимание остальным, а с Мишелем вела себя скорее по-дружески и даже дипломатично. Это его беспокоило. Рядом с ней шагал Фрэнк, грузный и укутанный до неузнаваемости.

Татьяну понять легче. И она так привлекательна! Однажды он прошел за ней поперек всего озера, и, оказавшись на дальнем берегу, они остановились, чтобы осмотреть иссохший труп тюленя. Этих заблудших тюленей Уэдделла часто находили в сухих долинах, где они пролежали мертвыми сотни и тысячи лет, замороженные и медленно обветриваемые, – пока не начинал медленно проступать скелет, словно их душа снимала меховую шубу и показывала себя – белоснежную, отполированную ветром и сложенную из ровных элементов.

Татьяна, взволнованная увиденным, схватила его за руку. Она хорошо говорила по-французски благодаря тому, что часто проводила лето на пляжах Лазурного Берега в детстве, – и лишь мысль об этом заставляла Мишеля буквально таять. И сейчас они говорили, держась за руки в перчатках, и смотрели сквозь стекла лыжных масок на освещенный серым светом скелет. Его сердце билось сильнее, когда он думал, какая красота скрыта в этом пуховике рядом с ним, в то время как она говорила:

– Поразительно! Прийти вот так и увидеть позвонки этого бедняжки, совсем одни среди скал, будто чей-то потерянный браслет.

С другого берега озера за ними наблюдал Фрэнк.

С тех пор Майя окончательно бросила Мишеля, не сказав ни слова, не подав ни знака, – кроме единственного взгляда на Татьяну в его присутствии, после которого сохраняла с ним лишь формальную вежливость, но не более того. А вот Мишель теперь знал совершенно точно, с кем из всей группы ему хотелось общаться больше всего, но такой возможности у него теперь не было.

Из-за Фрэнка.

И вокруг происходило то же самое – бессмысленные сердечные войны. Все такое мелкое, незначительное, пустяковое. И тем не менее все имело значение – ведь это была их жизнь. Сакс и Энн словно умерли друг для друга, равно как Марина и Влад, Хироко и Ивао. Стали образовываться новые группировки – вокруг Хироко, Влада, Аркадия и Филлис, которые будто вращались каждый на своей орбите. Нет, их община была обречена. Она распадалась на глазах. Трудно было жить в изоляции, страдая от этой сенсорной депривации, – а ведь по сравнению с Марсом эта жизнь должна выглядеть настоящим раем! Здесь нельзя было провести достойное испытание. Нельзя найти подходящий аналог. Была лишь реальность, уникальная и меняющаяся каждую секунду, где приходилось жить без тренировок и повторений. Марс не будет похож на эту долгую холодную ночь на краю мира – он будет хуже. Еще хуже этого! Они сойдут с ума. Сотню людей запрут в отсеках и отправят на губительную холодную планету, по сравнению с которой антарктическая зима казалась раем, – в большую вселенскую тюрьму. Они все сойдут с ума.

За первую неделю сентября полуденные сумерки стали почти совсем светлыми, и на окаймляющих глубокую долину вершинах Асгарда и Олимпийской гряды уже разливалось солнце. Поскольку долина между этими высокими грядами была довольно узкой, солнце должно было проникнуть в нее только дней через десять, и Аркадий организовал подъем по склону горы Один, чтобы первым его там увидеть. Оказалось, что увидеть солнце первыми захотелось почти всем, и идея выросла в крупную экспедицию. В результате утром десятого сентября они стояли примерно в тысяче метров над озером Ванда на уступе, где находилось небольшое ледниковое озерцо. Было ветрено, и ничто их не согревало. Беззвездное небо приняло бледно-голубой оттенок, а восточные склоны обеих гряд, залившись солнечным светом, покрылись золотом. Наконец на востоке, где заканчивалась долина и виднелась замерзшая гладь моря Росса, из-за горизонта показалось и ярко вспыхнуло солнце. Они приветствовали его одобрительными возгласами, глаза загорелись от нахлынувших чувств при виде нового света. Все бросились обниматься – только Майя держалась далеко от Мишеля, и между ними всегда находился Фрэнк. Мишелю казалось, что их радость была такой отчаянной, словно они только что пережили массовое вымирание.

Когда пришло время отчитываться в отборочном комитете, Мишель не рекомендовал осуществлять проект в том виде, как планировалось. «Никакая группа не способна сохранять функциональность в таких обстоятельствах неопределенный период времени», – написал он, а потом, на совещаниях, изложил свою позицию попунктно. Особое впечатление в ней производил длинный список противоречий.

Все это происходило в Хьюстоне. Жара и влажность там стояли такие, что это напоминало сауну, и Антарктида уже превратилась в быстро ускользающий кошмарный сон.

– Но это же просто жизнь в обществе, – указал Чарльз Йорк озадаченно. – Все социальное существование – это набор противоречий.

– Нет-нет, – возразил Мишель. – Жизнь в обществе – это набор противоречивых требований. Это нормально, согласен. Но здесь мы говорим о требованиях быть двумя противоположностями одновременно. Это классические противоречия. И они уже приводят к множеству классических ответных реакций. Скрытость. Множественные личности. Нечестность. Сдерживание чувств, а затем их всплеск. Тщательное рассмотрение результатов тестов показывает, что проект неосуществим. Я рекомендовал бы начать с небольших научных станций со сменным персоналом. Как сейчас в Антарктиде.