Елизавета Дворецкая - Сокол Ясный Страница 31

– Пусть Младина, – сказала Угляна.

– Да как же… – заговорили вокруг люди, отлично знавшие, что Младина – вторая дочь Путима и Бебринцы-Соловушки после Веснояры.

– Пусть Младина, – повторила Угляна и кивнула. – Ей можно.

Лежень открыл рот, но тут, как видно, что-то вспомнил, посмотрел на свою старуху, потом на Путима… Все подумали одно и то же: коли Угляна так говорит, стало быть, можно… И старейшина кивнул: пусть идет Младина.

Сначала из отверстия под поленом пошел дым, потом наконец вспыхнул огонек. Младина наклонилась, зажгла лучину и высоко подняла ее над головой. Народ радостно закричал, к девушке подскочили два дюжих парня, подхватили, подняли как могли выше, чтобы вся волость и ее гости могли видеть новорожденный священный огонь, чтобы сами небеса приметили сверху его сияние! Так и понесли ее к сложенному посреди площадки высоченному костру-шалашу; там бережно спустили наземь, и Младина подожгла от лучины бересту и просмоленную солому, заложенные в основание. Занялось хорошо, дружно – видать, и правда богам была угодна вторая дочь Путима.

Костер быстро разгорался под ликующий крик сотен голосов: вот оно, солнце, в этот день взошедшее на крайнюю вершину небосвода! Ревущее пламя взметнулось выше, чем на два человеческих роста, народ отхлынул от льющегося жара, стоящие в переднем ряду подали друг другу руки, образуя круг, то же сделали и те, кто толпился у них за спиной – на общий круг тут не хватило бы места, но и так выходило, будто все три мира вращались вокруг торжествующего солнца: юный мир Прави, зрелый мир Яви и дряхлеющий – Нави.

От громкого пения, от жара и блеска священного огня, слепившего глаза, от хода по кругу у Младины так же кружилась голова, она едва передвигала ноги, цепляясь за идущих рядом Ледану и Домашку. Она сама не заметила, на каком шаге перешла в верхний мир, и теперь шла не по утоптанной земле старого святилища, а по голубым воздушным тропам, и не обрядовый костер перед ней пылал, а сам золотой солнечный дом. И навстречу ей мчался всадник на белом коне-облаке – сам сияющий, как золото, с волосами и бородой, будто пламя, с яростными молниями во взоре, румяный и горячий, как само солнце, удалой молодец – Перун. Каждый шаг Младины приближал ее к нему, и с каждым шагом сильнее овладевало душой горячее, томящее и пьянящее чувство счастья. Казалось, еще миг – и исполнится смысл самого всемирья, настанет ему закономерный конец, из которого также закономерно родится новое начало. Он был все ближе – его сияние закрыло уже полнеба, и пылающий взор Грома Гремучего не отрывался от Младины, наполняя ее восторгом и ужасом. Вот он поднял руку; она сняла с головы свой пышный невестин венок и протянула ему. Он хотел взять венок, уже почти коснулся розовых стеблей ревелки, распростертых, будто лучи встающего солнца…

– Ты чего застыла? – как из неведомых далей донесся до Младины голос Травушки. – Ну же?

Очнувшись, она обнаружила, что стоит на полуопустевшей площадке, и сестра теребит ее за рукав – видимо, давно уже теребит. Голубые просторы внезапно съежились и как-то угнездились в небольшое человеческое тело; им было там отчаянно тесно, и Младина, стараясь утвердиться и устроиться вновь в этом теле, не сразу смогла ответить.

– Я… видела его.

– Кого? – Удивленная Травушка заглянула ей в лицо.

– Перуна! – Младина улыбнулась, счастливая даже воспоминанием о своем видении. – Он взял мой венок!

– Выдумаешь тоже! – Травушка снова дернула ее за руку, будто боялась, что сестра не до конца пробудилась. – Без жениха останешься, о богах мечтаючи! Наши уже все к реке убежали, ты одна тут стоишь, как во поле береза!

И потащила сестру вслед за прочими, вниз, к речному берегу.

Приближаясь к воде, невесты снимали свои пышные венки и, благоговейно держа их перед грудью, заходили в воду. Про недавний страх перед водяным и думать забыли, поглощенные самым важным и почти самым последним обрядом своей вольной девичьей жизни. Даже Веснояра кинулась в воду одной из первых, не держа в уме, как утром цепкая холодная рука схватила ее за щиколотку и потянула в глубину, прочь от вольного воздуха и белого света. Нужно было зайти как можно глубже, слиться с матушкой-водой, довериться ей и просить показать судьбу.

– Суженый-ряженый, плыви, где судьба моя! – говорили девушки, зайдя по плечи, так что едва можно было стоять, и отпускали венок плыть по течению впереди себя.

Венок уплывал, уносимый матушкой-водой. И не успевала еще девка выбраться на сушу, как к венку устремлялся кто-то из парней, желающий оказаться той самой «судьбой». К иному венку рвалось по несколько женихов; прямо в воде затевалась борьба, один отпихивал другого, норовил притопить, обогнать, вырвать почти из рук добычу. Нередко бывало, что не рассчитавший свои силы вынужден был спасаться, гребя к берегу, чтобы и впрямь не захлебнуться; а там двое затеяли борьбу, не замечая, что третий уже ухватил желанный венок и вовсю торопится с ним прочь. В воде бороться еще позволено, а на суше уже нельзя – кто из воды с венком вышел, тот и владей.

Младина из-за малого роста не могла зайти особо глубоко, но это ее не смущало. Она не замечала царящей вокруг суматохи, плеска, крика, ливня брызг, намочившего ее до нитки еще раньше, чем вода поднялась ей хотя бы до колен. Не замечала и Данемила, который шел пообок, где глубже, сторожа миг, когда она положит венок на взбаламученные волны, почти обгоняя ее, чтобы течение принесло венок прямо ему в руки, и лишь изредка бросая снисходительные взгляды на братьев Вьяла и Груденя. Те двое тоже были не прочь раздобыть такую невесту, как Младина Путимовна; понятно, что со старшим братом им было не тягаться, но отчего же не попробовать? В игрищах матушки-воды старших и младших нет, тут кто поспел, тот и молодец.

А девушка их и не видела. Ее взор был устремлен в небо, где догорала алая вечерняя заря, и в этом сиянии она снова видела прекрасное лицо своего небесного жениха. Хоть и высоко небо, а он был совсем близко к ней, близко как никогда, она чувствовала на себе его пристальный взляд, ощущала прикосновение к щеке его теплой руки и шла прямо в его объятия. Она не замечала холода воды, на сердце у нее было горячо, жар разливался по телу, и каждый глубокий вдох, как исполинский шаг, приближал ее к божеству. Волны уже толкали Младину в грудь, она протянула вперед руки с лежащим на них венком и вручила его матушке-воде. Неси, вода, венок девичьей воли моей, отдай ему – моей любви, моей судьбе! Она знала, кому посылает этот дар, и знала, что вода непременно отнесет венок куда нужно. И ей было так хорошо, будто она уже сделала то, зачем родилась на свет.

Кто-то кинулся вслед за ее венком, замелькали чьи-то руки, головы, спины, поднялись брызги, окатили ее лицо, Младина зажмурилась. Венок пропал в поднявшихся волнах, и она не могла разглядеть, догнал ли его кто-нибудь.

***

Выжав кое-как подолы, побежали сушиться. Костров, зажженных от священного огня, уже было множество по берегу – сколько хватало глаз, до самой излучины в сгустившейся тьме блестело жаркое пламя. У каждого костра пели – где одно, где другое, играли на рожках, на сопелках, перебивая друг друга, стоял шум и гул веселого гулянья. Привезли бочки с брагой, пили с родичами и угощали всех встречных. Станята Баяльник завел рассказ о том, как Велес похитил Мару Моревну, жену Грома Гремучего, и как тот пустился в путь-дорогу ее выручать. Но молодые слушали недолго – только обсохли немного, как опять Ледана и Веснояра позвали всех на луг. Выстроились широким кругом, парни и девки вместе, в середине остался один из парней – Вышезар. Девушки-невесты были с непокрытыми головами, парни почти все в венках – мокрых, помятых, с торчащими стеблями, кривыми, порой порванными и кое-как связанными. Об этом ходило немало шуточек – коли, дескать, венок выловили порванным, значит и девка, того, не дождалась, покуда ее с мужем новобрачным на ячменные снопы уложат. Девки бранились: или мы виноваты, если вы, медведи лютые, венка путем выловить не умеете? Но каждая в глубине души гордилась, что за ее венок шла борьба – значит, женихов у нее, что в бору грибов!

Младина шарила взглядом по головам парней, пытаясь отыскать свой венок – то же делали и прочие девушки, с замиранием сердца угадывая «судьбу». На глаза Младине попалась Веснояра – та, как и все, выглядела взволнованной, ее лицо пылало, она не сводила глаз с Вышезара, но Младина сразу поняла, что сестра смотрит и не видит, мысли ее где-то далеко. И уже нарочно стала выглядывать среди парней Травеня – долго искать не пришлось. И у Вышезара, и у Травеня было на головах по венку, но который из них Веснавкин, Младина не знала – не заметила, какой был у сестры, да и темновато уже чужие венки различать. Свой бы найти…