Елизавета Дворецкая - Сокол Ясный Страница 30

Данемил пошел ее проводить, и она была ему за это благодарна. Дрожь все не отпускала, ноги подгибались, ему даже пришлось взять ее за руку, чтобы не спотыкалась. И Младина цеплялась за его руку, как за единственную связь с привычным человеческим миром, откуда неведомые силы все настойчивее пытались ее утянуть. А ее кто вытащит?

***

К вечеру суматоха утихла, праздник пошел своим чередом. На валах Овсеневой горы, над берегом Сежи разложили множество костров, ожидая только сумерек, чтобы зажечь их от нового огня. На площадке святилища старики собрали «огневой плуг» – приспособление, при помощи которого огонь добывают трением. В ожидании вершины праздника парни и девушки затеяли игры на луговине, водили круги, пели песни.

Да посеяли, да посеяли,

Посеяли девкам лен.

Да посеямши, пололи,

Руки белые кололи…

Игры и девичьи круги заводила Ледана. Веснояра отказалась, и никто не настаивал. Девушкам разом вспомнилось, как она подвернула ногу в день встречи русалок – а сегодня и вовсе чуть не утонула! И глупый догадался бы, что сежанская Леля чем-то не угодила вилам, а может, и богам. Доверить ей верховенство в девичьих играх – всех сежанских невест заразить ее неудачей. Опасаясь за свою будущую судьбу, которой теперь наставал самый перелом, девушки вытолкнули вперед Ледану и Младину – эти две казались наиболее пригодными заменить Лелю.

– Пусть Ледана будет, – хмуро бросила Веснавка.

А сама сердито взглянула на Младину: вспомнила, как нынче утром младшая сестра уговаривала ее не ходить «березкой». Будто знала заранее, что случится!

Иные думали, что Веснавка совсем не пойдет на игрища – ведь какого страху натерпелась. Но та вскоре вышла – с расчесанной и заплетенной косой, одетая в нарядную рубаху и поневу, даже с новыми венками поверх пояса, на груди и на голове. И правда: кто же девку замуж возьмет, если она на купальские игрища не выходит? Родители бы вытолкали: нельзя род позорить, взрослую девку лишних два года в доме держать! И Веснояра отправилась на луг, где уже резвились ее младшие сестры, и вместе со всеми ходила в кругу, бегала, участвуя в играх, пела нарочито громким и смелым голосом, будто бросая вызов сумеречному лесу, реке и всем их незримым силам:

Как на Купало

Солнце играло,

Ходит Ярила по лугу,

Собирает девок во кругу,

Молодушек на гулянье,

Добрых молодцев на плясанье.

Как девицам венки вить,

А молодушкам шапки шить.

У девушек – своя воля.

У молодушек – дитя малое!

Нарядные девушки тянулись к роще, бродили по лугу, собирая цветы и травы – требовалось собрать двенадцать разных, начав непременно в сине-желтого цветочка, что зовется «брат-и-сестра». По преданию, в этот цветок боги превратили брата и сестру, что слюбились между собой не по-родственному, но хотя браки внутри рода были запрещены богами несчетное число поколений назад, сине-желтый цветок оставался главным знаком любовных, свадебных купальских гуляний. Потом искали траву, которую даже нельзя называть настоящим прозвищем и именуют «головная трава», а еще трипутник, дедовник, жар-цвет. Двенадцать трав надо собрать непременно молча и сплести из них венок тоже молча, а если скажешь хоть слово – все бросай и начинай сначала. Парни, забавляясь, прятались за кустами, вдруг выскакивали оттуда с диким криком, пугая девок, которые вопили от страха, бранились, забыв запрет, потом швыряли собранными травами в негодника и начинали искать заново; иные пускались в погоню, грозя исхлестать травой и выдрать волосы, выцарапать бесстыжие глаза – чем кончались эти погони в глубине рощи, неизвестно.

Младина принялась за поиски, волнуясь так, что даже руки немного дрожали. Венки из двенадцати цветов плетут только невесты, которым замуж идти, и потому такой венок свивают в жизни один раз – понятно, что девки злились, когда им мешали делать это судьбоносное дело. Младине не хотелось ни с кем ругаться и драться, поэтому она забралась в самую глубь рощи: здесь было тихо, уже сгустились сумерки, никто ее не приметит. Прежде чем произнести заговор-просьбу к Матери Сырой Земле, чтобы дозволила рвать свои волосы – травы растучие, цветы плетучие – Младина остановилась и перевела дух.

«Я здесь, здесь!» – зашептал кто-то совсем рядом: низкий, еле слышный шепот шел из гущи трав.

Наклонившись, она приметила среди зелени желтые и синие капельки – «брат-и-сестра» отзывалась, чтобы ей было легче ее найти.

«Возьми меня да пойдем – головную траву покажу!» – продолжал голос.

«Я покажу, я покажу!» – зашелестел другой, немного иной – заговорила вторая душа двойного цветка.

«Полно вам – здесь я, здесь!» – загудел третий голос чуть поодаль, и Младина, повернувшись туда с «братом-и-сестрой» в руке, сразу увидела «головную траву» – так ясно, будто она светилась.

Голоса зазвучали, перекликаясь, перебивая друг друга, и Младина едва успевала поворачиваться, собирая травы и цветы.

«Ярилушка, свет мой ненаглядный! – причитывал кто-то за березами, заливался слезным женским голосом. – Цвет мой лазоревый, что так рано увядаешь? Муж мой любезный, куда меня, молоду, покидаешь!»

Это была плакун-трава: она появляется как раз в эту ночь, вырастая из слез, что роняет Лада по мужу своему, гибнущему в самую короткую ночь года; смешиваются ее слезы с кровью Ярилы и родят плакун-траву, а та продолжает рыдать, когда Лада уже уходит в светлое небо. Бессмысленно ревела трава-ревелка: будто корова недоена, усмехнулась про себя Младина, срывая высокий стебель, покрытый нежно-розовыми, будто заря, мелкими цветиками.

«А я трава-зверобой! – разудало голосило где-то на опушке. – Кто со мной знается, того всякий зверь пугается, покоряется, без труда и мороки добывается!» Ишь, как мелет, прямо не трава, а баяльник!

Наконец она набрала все двенадцать трав и сплела венок. Получился он большим, пышным. Главное, нужна какая-то примета, чтобы точно отличить его от других. Это важно. И хотя теперь уже не так важно, как в прежние века, когда волшебные венки из двенадцати чародейных трав сводили женихов и невест в пары на всю оставшуюся жизнь, старинный обряд соблюдается с прежним благоговением девушками и с прежним усердием парнями. И для многих пар он сохраняет свою силу и сейчас – для кого с благословения родичей и предков, а для кого и нет, по велению одного Ярилы, удалого молодца.

Младине казалось, что она быстро собрала цветы – те ведь сами кричали, ей и искать не приходилось – однако забрела она в самую глушь, и когда вышла снова к реке, то оказалось, что ее одну и ждали. Все прочие девушки-невесты в новых венках уже собрались; хотели было идти без нее, да парни вступились, просили обождать. Особенно Леденичи – Данемил, Вышезар, даже Грудень и Вьял. Завидев на опушке еще одну «березку» в пышном венке, сиявшем вокруг головы, будто лучи встающего солнца, все разом замахали: скорее, скорее! – и гурьбой двинулись к Овсеневой горе.

Весь окрестный люд уже собрался на площадке святилища. Посередине стоял «огневой плуг», окруженный старейшинами родов, во главе с Леженем, старшим старшего рода на Сеже. Отцы и деды были в нарядных вышитых рубахах, с ткаными поясами, с посохами – жилищем родовых чуров, которые в самые важные праздники года покидают красный угол в избе старейшины и выходят на гору – на богов посмотреть, себя показать. Дальше теснились мужчины и женщины – молодые бабы в праздничных нарядах, пылавших всеми оттенками красного цвета – узорное браное тканье, вышивка, иные даже с полосками дорогого привозного шелка, нашитыми на вершники и нагрудники. Подалее толпились старики и старухи, которым скоро помирать – в белых рубахах с погребальной вышивкой, в том самом, в чем пойдут на встречу с ранее умершими дедами.

Еще на солоноворот, ровно полгода назад, при помощи Угляны в лесу выбрали пару «добрых» берез, срубили, принесли в святилище, высушили, очистили от коры; в одном из стволов проделали отверстие, а в него вставили такое же сухое, освобожденное от коры, длиной в человеческий рост полено. И вот теперь самые старшие из отцов – Лежень, Красинег, Станемер – глава Домобожичей, Суровец – глава Хотиловичей, – принялись вращать полено в отверстии ствола, трением добывая огонь.

Толпа замерла в благоговейном молчании; все, кому были видно, не отрывали глаз от отверстия в нижнем бревне, остальные тянулись, стараясь над плечами и головами увидеть как можно больше. Рядом с «огневым плугом» стояла Младина с лучиной наготове. Принимать священный огонь полагалось Леле, и летошний год это делала Веснавка, но сейчас ей сам дед Лежень не велел: оскверненная прикосновением водяного девка не годилась для этого дела. Конечно, мать и тетки ее живо отмыли в бане со священными очищающими травами, для людей-то она теперь была безопасна, а вот богам не понравится. Взглянули на Ледану и покачали головами: нужна старшая дочь у своей матери, а у Леданы имелись две старшие сестры, уже замужние.