Анна Старобинец - Икарова железа (сборник) Страница 11

– Я за вас заплатила. Так что да.

Может, все-таки не Проверка, – подумал я. – Просто вздорная, ущербная баба. Несчастная. Бедная. Плохо одетая. Возможно, больная.

– Везде, в сущности, есть несчастные люди, – я включил режим умудренного опытом писателя. – И у нас там, и вас тут…

– Тут, в Сити? – она захихикала, оскалив желтые крысиные зубы. – В Сити нет несчастных людей. Здесь все обязаны быть счастливы и все счастливы. Поэтому все хотят попасть в Сити. Не всем это удается. Но мне удалось, тридцать три года назад. Работы у меня нет, но мне платят пособие по безработице. И я счастлива. Я люблю этот город. А вы здесь разве не счастливы? Расскажите, как вам все нравится в Сити и как не хочется уезжать обратно домой.

– В Сити интересно, – промямлил я и тут же на себя разозлился. И на нее тоже. Ничего себе методы. Какое-то вымогательство – хлебни вонючего кофе и тут же, по команде, залейся соловьем и воспой Сити! Это не входит в мои обязанности. В мои обязанности входит Произведение, посвященное Сити.

– Мне не все нравится в Сити, – сказал я.

Она прищурилась:

– Что именно не нравится?

– Вы собираетесь на меня настучать?

Ее землисто-серые щеки покрылись багровыми пятнами. Я мысленно поздравил себя с провалом.

– Глагола «настукивать» в нашем языке не существует, – сказала она на языке Сити с чудовищным славянским акцентом. – Отвечайте на мой вопрос. Что именно вам не нравится.

– Например, мне не нравятся ваши методы.

– Какие методы?

– Все эти Проверки. Вопросы. Постоянное напряжение, в котором вы держите человека. Подлавливаете на каждом углу. Нечестные методы.

– Не понимаю, о чем вы, – изо рта ее вылетела коричневая от кофе слюна и повисла на подбородке. – В Сити все честно. В Сити уважают людей.

– Это из уважения мне задавали в анкете такие вопросы?! – взбесился я.

– Какие такие?

– «Собираетесь ли вы заниматься проституцией и просить подаяние в Сити?» Я известный писатель, а меня спрашивают, занимаюсь ли я проституцией! По-моему, это неуважение.

– А по-моему, это вы не уважаете других людей. Почему вы ставите себя выше других? По-вашему, простую кассиршу можно об этом спросить, а вас почему-то нельзя?

– Кассирше тоже… – я несколько растерялся. – Кассиршу тоже не следует унижать такими вопросами.

– Почему унижать? Вы, значит, не уважаете нищего человека, который вынужден просить милостыню? Или падшую женщину, которая торгует собой? Им, по-вашему, не следует давать Сити-визу?

Я вдруг почувствовал, что от этого разговора меня укачивает. От ее приставучести, ее тупого напора, ее сбоев в логике. Как будто мы прямо в этом душном шалмане едем по колдобинам и ухабам, то разгоняясь, то тормозя, то резко сворачивая.

– Моему другу не дали Сити-визу, – сказал я, совершенно невпопад. – Он тоже писатель.

– Значит, не заслужил. И вам зря дали. Вы приезжаете сюда, на всем готовеньком хаете наш Великий Город, который оплачивает вашу поездку, и не уважаете людей. Вы мне не нравитесь. Вы не заслуживаете Сити.

– Это ваш будущий отзыв обо мне?

Она молча встала и пошла к выходу своей походкой сломанной куклы.

– Подождите, я должен отдать вам деньги!

Она обернулась. Высунула длинный, с серым налетом, язык, облизнулась.

– Я вас угостила.

Я вскочил и бросился в туалет. Меня стошнило кофе и желчью.

Когда я вернулся, тетушки уже не было. Китаянка раздраженно указала рукой на дверь – то ли объясняла, куда она делась, то ли хотела, чтобы я пошел вон.

…А вечером того же дня – письмо о выселении из гостиницы. «Вот и подошла к концу официальная часть вашей творческой программы…» Ну да, конечно. Вот так взяла и подошла. Любому идиоту понятно, что эта «читательница» на меня донесла куда следует.

– По-моему, у тебя паранойя, – сказала Саша. – На Проверку это совсем не похоже. Обыкновенная городская сумасшедшая, здесь таких много.

– Тебя там не было.

– Но ты же мне рассказал.

– А это? – я потряс у нее перед носом письмом. – Это, по-твоему, никак с ней не связано?

Она посмотрела на меня с фальшивым недоумением:

– Никак не связано. Это просто уведомление о переезде. Нам нужно собрать вещи, чтобы утром быть наготове.

Мы паковали чемоданы, потом меня снова тошнило, и идти ужинать я отказался. Саша предложила остаться со мной, но я сказал, что не надо. Не так уж мне плохо, чтобы я не мог посидеть один. Она долго вертелась перед зеркалом, примеряла наряды, красила ресницы, мазала маслянистыми зельями свои недостаточно гладкие ноги. Она сказала, что пойдет в кафе на углу, но я понял, что она собиралась в бар на девятнадцатом этаже, по вечерам туда набивалась модная молодежь.

– Ты уверен, что с тобой все в порядке? – спросила она в дверях.

– Да. Иди.

И она ушла.

Я был в бешенстве. Спрашивать, все ли со мной в порядке. Так беспечно, так лицемерно. А потом просто взять и уйти, оставить меня среди раззявленных чемоданов. Когда ясно, что со мной все совсем не в порядке, что мне плохо, меня выворачивает наизнанку.

Не стоило пить тот отвратительный кофе. Не стоило каждый день питаться всухомятку – вся эта уличная Сити-еда, такая восхитительно ароматная, такая вкусная, такая нежная, пока теплая. Но чем больше она остывает, тем более несъедобной становится. Как будто жуешь какую-то неорганику, муляж из мягкого пластилина… Я вдруг понял, что в последний раз ел день назад. Нужно поесть. Настоящая, хорошая, горячая пища, вот что мне нужно, горячий кусок мяса. Выходить из гостиницы не было сил, и я заказал ужин в номер. Отбивную и рис. Портье вкатил дымящуюся тарелку под крышкой на серебристой тележке, и я заплатил Сити-картой какую-то невероятную сумму. Сожрал – давясь и глотая большие неразжеванные куски, пока горячее, главное, съесть все, пока горячее. Потом я лег под одеяло, прямо в одежде, и свернулся калачиком. Представил, как горячее мясо остывает внутри меня, превращается в холодную, тугую резину. Меня снова скрутило. Сухие, бесплодные спазмы. Что-то твердое вцепилось в меня изнутри и не хотело выбираться наружу.

Саша вернулась ночью, пьяная и с размазанной вокруг рта помадой. Я сделал вид, что сплю. Она поцеловала меня в лоб, как ребенка. От нее пахло виски и почему-то клубникой.

«Студио» оказалось грязной вонючей комнаткой с электроплиткой, холодильником и душевой. По ночам через порванную москитную сетку пролезали полупрозрачные мошки. Насосавшись крови, они становились темно-багровыми. Я прихлопывал их газетой, и они лопались, как волчьи ягоды. На стене оставались бесформенные бурые пятна.

– Не убивай их, – шептала Саша. – Все равно придут новые.

Я плохо спал, плохо себя чувствовал, весь чесался, мы больше не занимались любовью. Саша целовала мои укусы и мурлыкала в ухо: «Ничего, все пройдет… Потерпи, это все скоро кончится, это не навсегда…» От ее шепота становилось немного легче, и я засыпал.