Виталий Забирко - Пришествие цивилизации (сборник) Страница 11

Гулкие удары кибера, подгонявшего листы брони к обшивке торпедоносца, послужили хорошим ориентиром для Пилота и Стрелка. Они прекратили прокладывать себе путь мачете и стали осторожно пробираться на звук сквозь глухую чащу. Серебристые комбинезоны, рассчитанные на быстрое обнаружение терпящих бедствие в открытом космосе, демаскировали их, но в Диком Лесу некому было обращать на них внимание. В том числе и занятым работой омохам.

Подобравшись почти к самому торпедоносцу омохов, Пилот и Стрелок залегли за густым кустом. Почти час они наблюдали, как трое омохов латали пробоину в корме торпедоносца, пока из обрывков доносившихся разговоров не выяснили, что из команды в живых осталось четверо, но четвертый, тяжелораненый, находится где-то на катере. Тогда они распределили омохов между собой. Стрелок взял на себя Натипака и Кинахема, а Пилоту достался Колертс. Такое распределение оказалось фатальной ошибкой. Пилот, не ахти какой стрелок, на мгновение опоздал с выстрелом, и натренированный до автоматизма Колертс, уже падая с пробитой грудью, ответил точной очередью в куст, где его гаснущее сознание в последний момент уловило предательский блеск комбинезонов хомов.

Толип очнулся от выстрелов в Диком Лесу, эхом прокатившимся по коридорам катера. Голова разламывалась от нестерпимой боли, кровь в висках стучала набатным колоколом. Толип застонал, охватил голову руками и ощутил под пальцами тугую повязку. В одно мгновение он вспомнил бой с минным заградителем хомов в пространстве, вспомнил бегство торпедоносца через топологический туннель, аварийную посадку на планету и брызнувшие в лицо осколки экранов. И только тут понял, что ничего не видит. Толип попытался моргнуть, но у него ничего не получилось. Тогда он провел рукой по повязке на глазах, и его пальцы стали липкими.

— Натипак! — позвал он. — Натипак!!!

— …типак! пак… пак… — ответило эхо пустых коридоров торпедоносца.

— Что со мной?! — в истерике закричал Толип. — Есть здесь кто-нибудь?!

В этот раз эхо не ответило, и Толип понял, что он не один. Появился в рубке еще кто-то. Чужой. Жуткий. Как тьма в глазах.

— Кто здесь? — севшим голосом спросил Толип, леденея сердцем.

И тогда беспредельная глухая тьма, окружавшая Толипа, открыла два желтых горящих глаза и, прыгнув на него, проглотила его душу.

Толип сорвал с головы повязку, равнодушным взглядом обвел разгромленную рубку, встал с кресла и выбрался из торпедоносца.

Склоняющееся к горизонту солнце косым, остывающим взглядом смотрело на Дикий Лес; деревья распрямляли листву, поворачивали к солнцу вершины, подставляясь под его скупую, предзакатную ласку. Высоченные сикойи по-королевски снисходительно раздвигали свои ветви, позволяя остывающим лучам достигнуть среднего яруса Дикого Леса, где в хаотическом переплетении ветвей и лиан простирался бесконечный лиственный полог. А в самом низу, в преддверие ночи, готовились ко сну хвощи, опуская к земле длинные стебли; сжимались мхи, консервируя в себе до утра крохи уловленного тепла; из-под корней деревьев начинала бурно пузыриться ведущая ночной образ жизни розовая одноклеточная плесень, чтобы утром, при первых признаках света, рассыпаться пылью спор.

Дикий Лес пел вечернюю песню жизни, в которую диссонансом вторгался стон сломанных, изувеченных аварийной посадкой торпедоносца деревьев.

Этот стон вызвал у Толипа горестный вздох. Он спустился по трапу на землю, присел и коснулся сломанной ветки турпалии с поникшими листьями и увядшими цветами. Легким пухом с кончиков пальцев сорвались блеклые искры, пали на ветку, и она распрямилась, место перелома вздулось кольцом клеевого нароста, листья расправились, цветы ожили, налились соком и раскрылись хрустальными, удивленными жизни чашами. Вздох облегчения вырвался у турпалии.

И тогда Толип встал и пошел вокруг торпедоносца, как Сеятель разбрасывая по сторонам искры жизни. Раненые деревья оживали, регенерировали, наполняя душу Толипа светлым счастьем излечения, а мертвые — тихо поглощались почвой, щемящей тоской утраты обволакивая сердце. Жизнь и смерть — основы основ всего сущего — проходили через Толипа; и разум его ликовал, и разум его скорбел, и сущность бога Дикого Леса непомерным бременем давила на плечи. И понял Толип, почему боги всех времен и народов столь строги и столь бесстрастны. Забота о живых и скорбь по ушедшим переполняли их и не оставляли места другим чувствам.

И Толип шел, щедро и беспристрастно даря жизнь, и лес за его спиной вставал зеленой стеной, и стихали стоны, и все больше и больше голосов вливалось в торжественную вечернюю песнь Дикого Леса, посвященную прощанию с солнцем. Лишь громада торпедоносца молчала хмуро и мертво. Путь Толипа был грустен, но светел: он знал, что жизнь имеет свой конец, и что каждое дерево рано или поздно умрет, но если оно умрет своей, не наглой смертью, то на его месте вырастет новое, молодое; и пока будет так — Дикий Лес вечен.

Он шел в строгом обличье бога Дикого Леса, воскрешая и хороня, пока не наткнулся на три чуждых лесу трупа. Проснулась тогда память Толипа, и узнал он своих товарищей: Натипака, Колертса и Кинахема. И понял он, что не воскресить их, потому как древо омохов далеко, среди звезд, а они оторваны от своего древа навсегда. Но и будь древо омохов здесь, среди Дикого Леса, не удалось бы свершить таинство дарения жизни, ибо древо омохов гнилое и бесплодное. И Толип сделал единственное, что смог — похоронил трупы по-омоховски, в земле, в братской могиле, и насыпал на могиле холм. А в изголовье посадил росток вечной сикойи.

Когда остывшее солнце устало коснулось ладони горизонта, последнее сломанное дерево выпрямилось сращенным стволом и включилось в хор прощальной песни Дикого Леса. И только громада торпедоносца молчала, внося диссонанс в гармонию жизни.

Скорбно склонив голову, Толип попросил почву поглотить неживое чужое создание, земля заколебалась, торпедоносец дрогнул и стал погружаться в землю. Лишь тогда застонал торпедоносец усталым мертвым металлом, а из-за куста ему ответил чужой живой стон.

Толип посмотрел на куст, и куст послушно раздвинул ветви. И увидел Толип двух лежащих хомов: Пилота, убитого наповал, и Стрелка, смертельно раненного в живот, но еще дышащего.

Толип подошел, нагнулся над Стрелком, и Стрелок, почувствовав чье-то присутствие, открыл глаза.

— Мир тебе, — сказал Толип и протянул хому руку.

Но Стрелок, верный присяге и воинскому долгу хомов, увидев над собой склоненного врага с угольно-черной Дикой Тварью на плече, разрядил в них всю обойму излучателя.