Александр Шляпин - Максимовна и гуманоиды Страница 12

Максимовна, ничего не поняв, влепила фотографу оплеуху. Тот отлетев в угол своей студии, чуть не заплакал от обиды.

– Я тебе покажу, раздевайся! – орала она, наступая на фотографа, – Ты у меня, так разденешься, что тебя ни мама, ни папа тебя не узнают!

Зяма, забившись в угол, прокричал:

– Стоп, стоп, стоп!

Максимовна замерла в тот момент, когда ее рука, схватив со стола бронзовый канделябр, занесла его над его головой тщедушного фотографа.

Впервые за долгие годы работы фотографом эротическая фотосессия стала для Зиновия настоящим кошмаром.

– Ты, что творишь, идиотка?! Ты фоткаться пришла, или меня хочешь тут уконтрапупить?! – заорал Зяма.– Я сейчас полицию вызову. Ответишь мне за нападение при исполнении служебного долга!

Максимовна поставила канделябр на место и заплакала:

– Я думала, ты, меня хочешь невинности лишить, – сказала она и присела на стул.

– Мне твоя невинность нужна, как корове парашют! Я же фоткать тебя собирался!

– А, а, а! Так ты бы мне так и сказал! А я, дура, думала, что ты меня силой решил взять, – сказала Максимовна и рассмеялась.

В какой—то миг, когда Маша успокоилась. Она обнажила свою грудь, и растянула в улыбке рот, видя, как отвисла челюсть Зиновия. Его взгляд вновь уперся в драгоценный «нубирит». Каким— то чутьем Шнипельбаум почувствовал, что от камня удивительная сила. Будто сам Моисей говорил ему: «Возьми меня Зяма, и тебе будет счастье! Ты станешь самым влиятельным, самым властительным евреем на всей планете Земля». Казалось, что глаза Зиновия в этот миг просто выпрыгнут наружу от удивления. Максимовна для него, словно растворилась в воздухе, оставив вместо себя огромный бриллиант. «Нубирит» удивительной красоты и чистоты приковал его взгляд. В своей голове Зяма просчитал его стоимость по ценам Нью—Йоркской алмазной биржи.

Зиновий Шнипельбаум не был бы русским фотографом Зямой Шнипельбаумом, если бы не любил подобные камни больше, чем божественные женские прелести. Он знал, что даже в целом борматухинском районе не хватит денег, чтобы выкупить у Максимовны сей драгоценный кулон. Правда, даже это отсутствие у него «резервных фондов» не могло остановить в достижении своей цели. Вот тут—то и началось самое интересное…

Фотограф Зиновий Шнипельбаум не знал удивительных свойств этого камушка – не знал и не ведал, что ни за какие деньги Максимовна не сможет я с ним расстаться. И даже не за его чистоту и красоту, а за то, что камень этот даровал ей новую, совсем иную жизнь и необыкновенную харизму, которая подавляла волю любого человека на этой планете.

– Занимательная безделушка, – как бы невзначай сказал Зяма, взяв кулон с драгоценным камушком крупным планом.

– От бабушки досталась, по—наследству, – соврала Мария, видя, как алчно заблестели глаза у местного фотографа.

– Продается? – спросил он, как бы намекая, – Хорошую дам цену! Ну, рублей, так тысяч пятьдесят! Пойдет?

– Нет, это, касатик, не продается, это же бабушкина память, – ответила Максимовна, чуя своим сердцем какой—то подвох в словах хитрого фотографа.

Зиновий, от слов сказанных Максимовной, был почти вне себя. Он прыгал перед ней, словно обезьяна по клетке зоопарка. Шнипельбаум старался изо всех сил угодить ей, чтобы поближе подобраться к вожделенному камню и завладеть тем, что так сильно будоражило внутренние струны его алчности.

– Сто тысяч, наверное, дам и ни копейкой больше, – сказал Шнипельбаум, в надежде, что, услышав столь значительную сумму, девчонка мгновенно сдастся, выкинув свои трусы, словно белый флаг капитуляции Германии.

– Не продается! – твердым голосом сказала Машка. Она косо взглянув на фотографа и тотв одно мгновение понял как она какой— то неведомой силой вдавливает его в землю делая его жалким рабом.

Сердце Зиновия заныло.

– «Переборщил» – сказал он сам себе где—то в мозгу, сделав лицо, выражающее полное равнодушие.

– А ваша стекляшка, барышня, и таких денег не стоит! Я просто так хотел купить для себя! Для коллекции, так сказать. Ей—то цена – тысяч тридцать, сорок в базарный день. Стразами не увлекаюсь!

– Когда прийти за портфелями? – спросила Балалайкина.

– Завтра, завтра ваше портфолио будет готово, – ответил Зиновий, скручивая свою аппаратуру.

– Ваше имя, фамилия, адрес жительства? – спросил он, заполняя квитанцию.

Максимовна назвала свою фамилию и имя, совсем не думая, что Зяма уже этой ночью посетит Горемыкино в поисках драгоценного кулона.

Глава седьмая

Как Максимовна Москву покоряла

Уже на следующее день Максимовна с самого утра стояла под дверью местного фотосалона. Ей не терпелось получить фотографии. Проблема паспорта, пудовой гирей тянула ее за ногу. Новая жизнь вносила свои коррективы, и Балалайкина в образе молоденькой красавицы не могла уже жить иначе. Ей не хотелось дожидаться в своем захолустном доме прихода смерти, как это делали её старинные деревенские подруги. Она прыгала, греясь около фотоателье Зиновия Шнипельбаума, дожидаясь, когда оно откроется. Ровно в девять утра двери фотосалона открылись. На пороге с «фонарем» под глазом, стоял удрученный ночными приключениями фотограф Зиновий. Он потягивался после бессонной ночи, прикладывая к подбитому глазу медный пятак петровских времен.

– Я за фото! – сказала Максимовна, широко открыв свой рот при виде фиолетово—лилового синяка.

– Проходите, – гордо ответил он.

Разве мог тогда Зиновий поведать Марии, как он ползал всю ночь по заснеженному огороду старухи. Как, переминаясь с ноги на ногу, стоял в январский мороз под ее окнами, всматриваясь в черноту дома, лелея надежду еще раз увидеть этот великолепный и вожделенный камень. Вот именно там он и встретился нос к носу с пьяным Николаем по кличке Шумахер. Тот шел в обнимку с пьяными ряжеными и на всю улицу горланил песню – «Эй мороз, мороз не морозь меня! Не морозь меня а—а—а, моего коня!»

Не мог Зяма, да и не хотел рассказывать, как колхозники вместе с трактористом Шумахером били его ногами и говорили при этом, что он домашний зверь с бородой и рогами и, что он лицо не традиционной сексуальной ориентации. Били Зяму за то, что он подсматривал за молоденькой девушкой в окно. А еще за то, что он никого из них он не уважил, когда они лица внеземной национальности попросили у него закурить.

– С портфолио придется вам подождать. Будет готово только завтра. Сами видите, в косяк головой врезался, жуть, как больно, – сказал фотограф, прикладывая к синяку огромный медный пятак еще петровских времен.

– Ладно, валяй! Завтра за портфелями вернусь! – сказала Максимовна, – А ты, касатик, можешь паспорт поменять?

– Могу, – ответил Зиновий, стараясь удержать около себя молодую и богатую клиентку.

– Тогда поменяй! Я тебе дам хорошую цену! На похороны себе собирала, – проговорилась Машка, как бы невзначай.

Зиновий, пропустив это мимо ушей. Озираясь по сторонам, он словно старый большевистский подпольщик, высматривал филерский хвост царской охранки.

Еще в недалекие годы застоя, Зиновий Шнипельбаум промышлял подделкой лотерейных билетов общества «Добровольного содействия армии, авиации и флоту». Звезд с неба он не хватал, богатства не нажил, да и за ценными выигрышами особо не стремился, дабы не уличить себя в преступном деянии. Благодаря умению своих золотых рук, на булку с маслом и икрой он имел почти систематически, и эта награда удовлетворяла его на сто процентов.

– Ты мне, соколик, замени карточку и год рождения, а остальное пусть будет как есть, – сказала Максимовна, подавая Зяме старый брежневский паспорт.

Зяма достал школьный микроскоп, приобретенный у школьного сторожа специально для таких дел, и взглянул в окуляр. Он положил на старое фото ватку, смоченную каким—то раствором и, выдержав несколько минут, довольно ловко, хитрым инструментом, изготовленным из женских заколок, подковырнул старое фото, отклеив его от паспорта. Приклеив другое фото, Зяма заламинировал его. Уже через полчаса Максимовна держала в руках документ с новым годом своего рождения. В эпоху всенародной паспортизации страны, вряд ли кто из работников паспортного стола местного РОВД стал бы присматриваться к документу старухи, надеясь обнаружить в нем фальшивку. Это как раз был именно тот случай, когда столь щепетильное массовое мероприятие в рамках всей страны притупляло бдительность органов внутренних дел.

Уже через три дня Максимовна, благодаря вмешательству в процесс майора Бубу, держала в руках абсолютно новый документ. Новый мандат, полученный «мошенническим» способом, открывал для неё новые жизненные горизонты. Это было поистине настоящее человеческое счастье, обрушившееся на нее так же нежданно, как и ее вторая молодость.

Уехала Максимовна из деревни на третий день, как получила документ, оставив несостоявшихся женихов в полном недоумении. Коля, узнав, что Машка покинула село, запил. Снегурка была не только его партнером по сцене, она была желанным партнером в его жизни.