Цена светлой крови - Ахманов Михаил Сергеевич Страница 12

Держись, Джу. Не только черные перья дарит жизнь. Возможно, ты...

Врат сказал что-то еще, но Джумин не расслышал - на него смотрели, и он ощущал этот взгляд будто касание солнечного луча. Смотрела женщина, затерявшаяся среди знатных ханайцев, так что он не видел ни ее фигуры, ни лица, скрытого под темной вуалью, но чувствовал с удивительной ясностью, что его изучают - внимательно, неторопливо и с большим интересом.

Впрочем, в этот день на него глядели многие. Он находился рядом с Никлесом и его семьей, а значит, был очень близок покойному. Но, кажется, в Ханае не знали, что у Катри есть младший сын, и Никлес, представляя Джумина Протектору, не назвал его братом, а сказал коротко: Джу.мин Поло из нашего рода. Очевидно, ханайскую знать, как и посланцев других держав очень занимало, что за человек стоит у костра - еще один претендент на наследство?., родич по женской линии?., потомок Катри от тайного брака?.. Так что смотрели на него нанайцы, поглядывали любопытные иберы, косились мрачные посланники Северной Федерации и росковиты из ОТА, а смуглые лизирцы и крючконосые бихара просто поедали Джумина глазами.

Но эта незнакомка глядела иначе. Как, он не сумел бы объяснить, однако был почему-то уверен, что ей безразлично, наследует он Катри или нет, поделят ли они с Никлесом состояние отца или Дом «Великий Арсолан» получит двух хозяев. Похоже, до этого Дома ей было как до пыли под ногами! Она стояла шагах в сорока от Джумина, и завеса вуали не давала увидеть ее черты и выражение лица, но он знал, что интерес у нее личный, тог, какой испытывает женщина к мужчине.

Внезапно она приподняла вуаль, и сердце Джумина глухо стукнуло.

У нее были яркие пухлые губы, маленьких рог, золотистая кожа, сияющие глаза и брови, подобные взмаху крыльев сокола. Очаровательная женщина... и будто бы знакомая... Но где он мог повстречаться с ней? На площадях и улицах Южного Куата? Вряд ли, вряд ли... Ират и Логр показывали ему всех прелестниц, явившихся из столицы и других городов - вечерами, когда гости Куата прогуливались по набережной от лавки к лавке, пили вино и веселились в кабачках. Джумин был совершенно уверен, что там он этой женщины не видел. Кадиани не пропустил бы такую красавицу!

Она снова закрыла лицо, повернулась и исчезла в толпе. Ее заслонил рослый меднокожий мужчина в накидке, отороченной перьями - явно тайонелец из Северной Федерации. Этот тоже разглядывал Джумина - холодно, мрачно, словно примериваясь, куда всадить боевой топор. Кстати, топор у него имелся, висел на ремне, но не боевой, а ритуальный, определявший в Землях Севера ранг батаба.

Поленья в костре догорели и рассыпались седой золой, смолкла Прощальная Песня. Родичи Катри Джумы, Протектор и его советники разом преклонили колено, поднялись, зачерпнули по щепотке пепла и развеяли его над мраморными плитами. Обряд завершился, люди начали расходиться. Уже без них кладбищенекие служители соберут обгоревшие кости, поместят их в серебряный ларец, изготовят надгробие с подобающей надписью, и дня через два или три Никлес, старший сын, опустит ларец в землю. Но присутствовать на этой церемонии будет только семья: сыновья, невестка и внуки.

Богатые и знатные, вместе с посланцами из ближних и дальних стран, негромко переговариваясь, потекли к экипажам. Отбыл Протектор со своей свитой - дорогу ему расчищали стражи порядка на иберийских скакунах. Народ попроще двигался к станции городского одноколесника и ближним харчевням, где, вероятно, в память Катри Джумы будет распит не один кувшин белого ханайского и красного с Сарда. Парни из Листов и мелг-новостей сматывали кабели, собирали аппаратуру, но самые настырные не угомонились, целились камерами в важных гостей, в близких ушедшего в Чак Мооль и, особенно, в Джумина. Он шел, обняв за плечи племянников, и то и дело озирался, искоса поглядывая на девушек и женщин. В черном п сером все они казались одинаковыми, но ни одна не скрывала лица, не было в Ханае такого обычая. Старые, молодые и совсем юные, красивые или уже отцветшие, полные или стройные, одинокие или в окружении мужчин, они проходили перед Джумином бесконечной чередой.

Но та, что носила вуаль, исчезла.

* * *

С Катри Джумой прощались в День Камня, двадцать седьмой день месяца Плодов, завершающего лето. Впрочем, щедрый солнечный жар и осенью не покидал столицу Атали; Ханай нежился у теплого моря, а от холодных северных ветров, дувших с равнин за Днапром, его защищала горная цепь. По красоте и удобству расположения немногие города могли соперничать с Ханаем - может быть, Сернди в Ибере, а на других континентах - древний одиссарский Хайан да Инкала, столица Арсоланы. Росква в Россайнеле была, конечно, больше, многолюднее и не менее красива, однако климат в тех краях суров - осенью идут дожди, зимою замерзают реки, падает снег и свищут ледяные ветры. Впрочем, россайнов, как и народ Северной Федерации, это не смущало, хотя в мелг- повостях поговаривали, что Роскву скоро накроют куполом, устроив в городе вечное лето.

В День Ветра, последний день месяца, серебряный ларец с прахом Катри Джумы упокоился пол мраморной плитой. Вечером Никлес повел Джумина в отцовский кабинет, где еще витали запахи лекарственных снадобий, усадил на диван, налил брату вина, но сам пить не пожелал - устроился па отцовом месте у огромного стола из розового дуба и обратил к Джумину задумчивый взгляд. Эта комната была одной из немногих, которую помнил Джумин - здесь отец беседовал с ним, а иногда и с целителями, старавшимися вернуть ему память. С Джумином Катри говорил как любящий родитель, а вот на лекарей, выписанных из Нефати, случалось рявкал и рычал, напоминая им без стеснения о выплаченных гонорарах. Целители возились с Джумином несколько месяцев. Все они были знающими людьми, из лучших в своем деле, и признавать, что лечение бесперспективно, им не хотелось. Но пришлось, со вздохом подумал Джумин.

За шесть лет рабочая комната отца не изменилась - тот же диван и кресла, обтянутые кожей лизирских быков, те же лампы в виде серебряных пальмочек с чеканными листьями-абажурами, те же шкафы и стенные панели - как и стол, из розового дуба, корабельной древесины, которая шла в старину на обшивку боевых драммаров. Поверх шкафов - черно-белые снимки династии ханайских финанеистов: на первом, еще несовершенном, полуторастолетней давности - Аполло Джума, потом Борго, его старший сын, потом Кини, младший - и так до почтенного Ги, который Джумину приходился дедом. Восемь снимков владык Банкирского Дома «Великий Арсолан»... Теперь к ним добавится девятый.

Джумин перевел глаза с портрета Ги на Никлеса и поразился их сходству: тот же разрез глаз, та же твердая узкая линия губ, тс же скулы, подбородок и редкая щеточка усов... Сам он выглядел иначе, совсем иначе! Возможно, когда он очнулся от летаргии, его разум был слишком затуманен, слишком инертен, чтобы отметить этот факт. Но последние дни, проведенные с Ннклесом и племянниками - теперь он знал, что мальчика зовут Раф, а его сестру - Коранна, - стерли пелену неведения. Он - не зерно из колоса Джума, не капля из их сосуда... Но кто же тогда?

Никлес откашлялся. Выглядел он так, словно растерял обычную уверенность, что было для него совсем не характерно. Хочет говорить о делах?.. - мелькнуло у Джумина в голове. Об отцовом наследстве и том, как его делить? И делить ли вообще?

Он отодвинул недопитый бокал и произнес:

- Брат, отныне ты - глава нашего Дома, и все, что связано с ним, в твоей власти. Если нужно засвидетельствовать это, я готов. Будет ли достаточно, если мы пойдем к Протектору и подпишем нужные бумаги? Или отец оставил какие-то распоряжения?

- Хмм... Да, оставил.

Голос Никлеса казался сдавленным, чуть ли не дрожащим.

Подождав немного и убедившись, что продолжения не будет, Джумин сказал:

- Отец отправил меня в Куат, приказав жить там до полного исцеления. Но прошли годы, а я так ничего и не вспомнил... возможно, уже и не вспомню. И вот я нарушил волю отца, приехал в Ханай - но мог ли я поступить иначе? Отца уже нет, а я обязан исполнить сыновний долг, проводить его в последнее странетвие...