Илья Варшавский - Человек который видел антимир Страница 13

— Скажите, — спросил я, — они… тогда… очень мучились?

Максимов бросил быстрый взгляд на потупившуюся Беату.

— Нет, не думаю, — ответил он каким-то деланно небрежным тоном. — Вероятно, они перестали существовать как материальные образования за какие-нибудь миллионные доли секунды. На пути потока не могло остаться ничего живого.

— Но Арсеньев говорил о каких-то светлячках.

Он замялся.

— Видите ли… ничего… с точки зрения тривиальных представлений о формах жизни. Однако там было много металла, в котором излучение породило очень странные явления. Впрочем, об этом вам расскажет Беата лучше, чем я. Ведь она у нас первый в мире металлобиолог.

Максимов поднялся из-за стола.

— Прошу меня извинить. Мне нужно поехать на базу.

Он подошел ко мне и крепко пожал руку.

— Так вы все-таки настаиваете?

— Да, — ответил я.

— Зачем вам это? — спросил он совсем тихо.

— Там погибла моя жена… Я не могу…

— Хорошо, — сказал он, — вы туда попадете.

— Не знаю, чем вас занять, — сказала Беата. — Пойдемте в библиотеку, может быть, что-нибудь подберете почитать.

Мы прошли по коридору и поднялись на третий этаж.

Книги в библиотеке были свалены на полу. Вероятно, их собирались вывезти.

Я подошел к окну.

— Это там? — спросил я, указывая на гигантское сооружение, напоминавшее формой бублик.

— Нет, это ускоритель. Пульт — в конце левого крыла.

Я посмотрел на ее руку.

— Результат посещения пульта?

— Да, те самые светляки с температурой триста градусов. Я пыталась взять одного, но он расплавил перчатку.

Мне вспомнились слова Максимова о металлобиологии.

— Они металлические? — спросил я.

— В основном, по-видимому, они состоят из металла. Точный химический состав пока неизвестен, хотя по аналогии с дендритами можно считать их состоящими из сложных металлоорганилческих соединений.

— Живые?

Беата задумалась.

— Пока еще трудно сказать. В них протекают окислительные процессы, напоминающие дыхание, и восстановительные — на базе реакций фотосинтеза. Они могут ассимилировать металлы из сохранившихся там конструкций и некоторые элементы почвы. Может быть, они даже размножаются делением. Это еще не ясно.

— А дендриты?

— Там все гораздо проще. Это — металлоорганические растения. Многое в механизме обмена веществ у них уже разгадано.

— Эти светляки летают?

— Нет, ползают, и то очень медленно. Значительно медленнее улиток. Их движение очень трудно заметить.

— Чем занимается сейчас Арсеньев?

Кажется, я задал вопрос, на который ей не хотелось отвечать.

— Видите ли, — сказала она после длинной паузы, — Арсеньев человек со странностями. Он не может простить себе, что уехал в тот день в город. Считает, что все произошло по небрежности. Впрочем, — спохватилась она, — не нужно было вам этого рассказывать. Ведь ваша жена…

— Замещала его в тот день?

— Да.

— Беата, — спросил я, — вы можете совершенно честно сказать, почему Арсеньев не хочет пускать меня туда?

— Совершенно честно? — переспросила она, глядя себе под ноги. — Нет, честно не могу. И, пожалуйста, вообще больше ни о чем меня не спрашивайте!

За обедом Арсеньев и Максимов разговаривали о каких-то счетчиках. На меня они не обращали никакого внимания. Беата молчала, погруженная в изучение толстой тетради, которую ей передал Арсеньев.

Мне не хотелось есть. Я все время пытался найти объяснение странному поведению Арсеньева. Вообще вся эта атмосфера недомолвок и нескрываемой холодности начинала меня раздражать.

Арсеньев прервал разговор с Максимовым и повернулся к Беате.

— Ну, как?

— Замечательно! — ответила она, с трудом отрываясь от листка, покрытого формулами. — Просто изумительно!

— Живые? — спросил Арсеньев.

— Никаких сомнений.

— Ну что ж, поздравляю.

Арсеньев отодвинул стул и направился к двери. Я тоже встал.

— Алексей Николаевич!

Он скосил глаза в мою сторону и шагнул в коридор.

— Договаривайтесь обо всем с Максимовым.

Я снова опустился на стул.

— Ладно, ладно, — примирительно произнес Максимов, — завтра начнете помогать мне готовить скафандры.

Подготовка заняла пять дней. Я помогал Максимову крепить на скафандрах металлические сетки ловушек, пришивал карманы для батарей, таскал в грузовик кислородные баллоны, отправляемые на зарядку.

Рабочих на территории не было. Максимов сказал мне, что весь вспомогательный штат экспедиции находится на базе.

— Арсеньев, — пояснил он, — не любит, когда кто-нибудь тут околачивается.

В зону поражения должны были отправиться Арсеньев, Максимов и я. Однако в последний момент Арсеньев передумал и велел Максимову находиться в главном корпусе «в готовности номер один», как он выразился.

Вероятно, я выглядел очень жалким в тяжелом скафандре, согнувшись под тяжестью кислородного баллона, потому что, увидев меня в полном облачении, Беата не могла сдержать улыбки.

Зато Арсеньев был просто великолепен. Выпрямившись во весь свой двухметровый рост, он, казалось, совершенно не чувствовал веса многочисленных приборов, висевших у него на груди.

Наконец, приготовления были закончены. Максимов проверил поступление кислорода в шлемы.

— Готово! — услышал я его голос в наушниках.

— Пошли! — ответил Арсеньев. — Идите, Шеманский, за мной.

Тяжелые ботинки со свинцовыми подошвами скользили на гладком полу. Я пытался приспособить свой шаг к легкой, размашистой походке Арсеньева, но мне это плохо удавалось.

Коридор завернул вправо. Арсеньев скрылся за поворотом.

— Вот черт!

Я поскользнулся и шлепнулся на пол.

— Ну, что там случилось? — спросил Арсеньев.

— Ничего.

— Ничего, так идите!

Я встал на ноги.

— Может быть, вернетесь, Шеманский? — раздался в шлеме голос Максимова.

— Нет.

Арсеньев поджидал меня, нетерпеливо постукивая перчаткой по стене.

— Старайтесь не отставать.

— Хорошо.

Мы прошли еще несколько десятков метров. Коридор кончился. Впереди была массивная металлическая дверь.

— Вхожу в зону, — сказал Арсеньев. — Вы слышите, Юра?

— Слышу.

Арсеньев открыл дверь, и мы начали спуск по винтовой лестнице.

Я изнемогал год тяжестью баллона. Дышалось с трудом. Липкий пот заливал глаза. Казалось, что этому спуску не будет конца. Низ лестницы терялся во мраке.

— Осторожно! — сказал Арсеньев. — Не споткнитесь.

Я почувствовал под ногами пол.

Арсеньев зажег висевший у него на груди фонарь. Мы находились в большом зале, облицованном белой плиткой, со множеством панелей на стенах.