Станислав Соловьев - С.А.Р. Страница 13

Минуту–другую обдумывал, стоит ли мне заказать ужин. Но голода я не чувствовал — а если честно, боялся досадить желудку. Во время перелетов, да и любых переездов, он начинал докучать, чего–то требовать, бранится на языке, понятном только ему самому. Думать о пересадке в Неллебане мне не хотелось — хотя я там никогда не был. Великое Сообщество Неллебанское было известно мне больше частью из–за многовековой истории с тальбиганской диаспорой да полного отсутствия партий или каких–либо организаций — разительный факт для Центральных Сообществ. Господствующее позиции в этой стране занимало Холлеанство — мне этого было больше чем достаточно. Я раскрыл кресло, превратив его в какое–то подобие кровати — почему–то спальная кушетка в номере «Нового Хольмена» вызывала у меня ностальгию. Кресло–кровать ни шло ни в какое сравнение с кушеткой. Я приглушил свет до минимума и закрыл глаза.

Меня разбудил голос. Голос вежливо уведомлял, что аэрокар прибыл в Сит — Неллебан и, пожалуйста, следуйте на выход. Не знаю, в какой раз он это повторял — голова была тяжелой, словно набили туда песка. Я посмотрел на табло. Оказывается, уже десять минут аэрокар стоит в Главном терминале Центрального аэропорта Его Величества Неллебанского. Я взял свой «сундук», застегнул верхнюю брошь блузы — почему–то мне это всегда казалось важным, хотя аккуратистом я не был. Сит — Неллебан встретил меня оглушительным солнцем и ветром — пронзительным, почти ледяным. Было раннее утро. Рядом разгружался — если можно так выразиться, — другой аэрокар. Я прошел через стеклянные стены приемника, и оказался внутри вокзала. Конечно же, никто меня не ждал — Дальнен ничего не говорил об этом. Но отчего–то я думал увидеть ожидающих меня людей — может, это было вызвано опасениями из–за проспекта Искусств? Странные события, странные мысли…

Первым, кого я увидел, были туристы из КАЗ-САТТ. Не заметить их было невозможно: граждане КАЗ-САТТ, где бы они не находились, всегда выделяются на общем фоне. Что–то у них от стадных животных — конечно, так думать историку не пристало, но это сильное ощущение возникало у меня каждый раз, когда видел выходцев из этой южной страны. Они отличаются всем от остальных — одеждой, поведением, мимикой, тем, что всегда держатся только группой. Экспрессией жестов, громким голосом — чуть хрипловатым, отрывистым, резким, словно лающим; иначе на новокальберетском не поговоришь. Их было человек двадцать или чуть больше — молодые парни и девушки. Смуглые, рослые, все какие–то жилистые — энергия прямо била из их тел ключом. Все в оранжевых одинаковых блузах, широких черных штанах и черных нашейных платках, завязанных узлом. У каждого на правом рукаве вышит черной ниткой государственный символ КАЗ-САТТ — две соединенные руки, держащие факел, в круге. И у девушек, и у парней — длинные темные волосы. Если бы не усы и бороды, которые мужчины КАЗ-САТТ отращивали в память о героях антибукнеркской партизанской войны, издалека их трудно было бы отличить от женщин. «Факельщики» — так их в шутку называли в прессе, шумно разговаривали, смеялись, размахивали руками. Кто–то целовался у всех на виду — поведение странное для граждан Центральных Сообществ, отличающихся изрядным консерватизмом. Кто–то крутил головой — с любопытством рассматривал интерьер здания. Приезжие, да и служащие аэропорта, с заметной опаской обходили «факельщиков» стороной — граждане Великого Согласия отличались болезненным патриотизмом и обидчивостью. Я взял свой «сундук» — надо признаться, он мне порядком надоел. Наверное, отвык от дальних поездок — размеренная жизнь в Сит — Хольмене выработала во мне некоторую оседлость, и теперь приходилось прикладывать усилия, чтобы не забывать что я в пути, и совсем — не в Сит — Хольмене. Я обходил людей в оранжевых блузах стороной — невольно копировал поведение остальных. Но страха или настороженности не испытывал. Скорее наоборот, повышенное любопытство. Как историк и сотрудник ЦИМИ я прекрасно знал, что сформировало таких необычных людей. Эти причины были совсем далеки от того романтизма, даже идеализма, которым внешне так характерны граждане КАЗ-САТТ. Но их отличие, их импульсивность, повышенная эмоциональность, непосредственность — грубая, неприкрытая, громогласная, завораживала меня. Как сказка о далеком прошлом, как отголосок прошлого тысячелетия, как сон… Один из «факельщиков» — особенно рослый парень, с курчавыми иссиня–черными волосами и заметно отросшей бородой, поймал мой взгляд. Его темные глаза излучали агрессию, вызов, отрицание, и одновременно — были холодными и расчетливыми, что меня озадачило. Эти глаза никак не вязались со всем его обликом. Холодность и расчетливость — качества, которые совсем не подходили к подданным Кальберето — Занемского Согласия. Он словно изучал меня, потом широко улыбнулся, обнажив ровные белые зубы, и выкрикнул: Теббон — Теллаби!.. Только через секунду–другую я сообразил, что это стандартное приветствие Согласия. Что–то вроде «Да здраствует свобода и справедливость». Так все участники САТТ-движения — то есть граждане КАЗ-САТТ, приветствуют друг друга. Я смешался, отвернулся и пошел в Зал Ожиданий. В неллебанском аэропорту не было спальных ярусов — Неллебан оставался довольно таки архаическим местом Изученного мира. Пришлось примоститься на узкой деревянной скамье — таких тут было больше сотни. Как–то неудобно ощущать спиной скуку, раздражение и болезненное любопытство ожидающих, и самому рассматривать чьи–то спины — напряженные, расслабленные, скучающие, спящие… Мне предстояло провести так два часа — выходить из здания вокзала я опасался, помня предостережения Дальнена. Шататься по вокзалу мне не хотелось — не понимаю тех людей, которые бродят с пустыми глазами, тычутся из угла в угол, что–то беспрестанно жуют, постоянно спрашивают встречных и поперечных, крутят головами, вертят в руках сувениры из дешевой пластмассы — не для того чтобы купить, а просто так. Кажется, это называется «убить время». Какой–нибудь лоймен из Суувара назвал бы это «осушением потока осознанности в самом себе». Время убить невозможно, а вот превратить себя во Вневременного — можно. Стать Лакуной Истории…

От этих мыслей меня отвлек шум. Странно сказать: тут итак было достаточно шумно, но как я сообразил, что это другой шум?.. Закричали люди, послышались приглушенные хлопки — словно кто–то бил по мешкам с песком. Сосед впереди — пожилой мужчина в синем расклешенном костюме явно дольмеретского покроя, опрокинулся назад, и по его невидящим глазам потекло что–то красное, липкое, пахнущее смертельной опасностью. Кровь. Мне стало жутко — настолько нереально было происходящее на вокзале. Я все видел отчетливо — будто это было не рядом со мной, а по головидению. Люди в оранжевых рубашках тыкали во все стороны черные блестящие предметы. От предметов отделялись голубоватые огоньки — и кто–то падал навзничь, кто–то хватался за живот, кто–то полз по мраморному полу, оставляя густеющий след, истошно крича. Я пригнулся, поскользнулся на липком, упал прямо на мертвого, взвыл от страха и отвращения, оттолкнул ватное тело и попытался забиться под скамью. Я ощущал себя диким животным, на которого началась охота. Существом, чье естество желало только одного: жить. «Факельщики» перестали стрелять, и повисла пугающая тишина, прерываемая изредка женскими всхлипами и рыданиями. Я плохо видел из–за скамьи, почему–то это меня раздражало: тот самый рослый парень вскочил — на скамью? на чемоданы? на лежащего человека? — и высоко задрав руку с импульсным автоматом, закричал на скверном онренском. На его лице блуждало подобие улыбки: