Урсула Ле Гуин - Город иллюзий Страница 14

Дверь закрылась.

Фальк еще некоторое время постоял, затем пересек несколько ярдов в темноте, которые отделяли его от двери домика и постучался.

— Заходи!

Он открыл дверь и очутился среди тепла и света. Старик, седые волосы которого падали на спину, стоял на коленях перед очагом, поправляя огонь. Он даже не повернулся, чтобы взглянуть на незнакомца, и продолжал методично засовывать дрова в топку. Затем, немного погодя, он стал громко декламировать чуть нараспев:

Я ОДИН, один,Я в смятеньиИ всеми заброшен,Будто в море плыву,И нет гавани,Где бросить мне якорь.Голова его повернулась.

Старик улыбнулся, узкие, яркие глаза искоса смотрели на Фалька.

Голосом сбивчивым и хриплым, потому что ему уже давно не приходилось пускать его в ход, Фальк ответил:

От всех есть какая-то польза,Только я одинНи на что не годен,И мне некуда притулиться.Я один, я отличаюсь от всех,Я чужестранец,Но я ищу мать,Вскормившую меня молоком,И я найду свой путь.

— Ха, ха, ха, — старик рассмеялся. — Так ли это, желтоглазый? Впрочем, это твое дело. Садись сюда, поближе к огню. Значит, ты чужестранец? И сколько дней ты уже не мылся горячей водой? Кто знает? Где эта чертова кочерга? Сегодня на дворе холодно. Да, холод такой, как поцелуй предателя. А мы здесь. Ну-ка, поднеси мне вот ту вязанку дров, у двери, и я суну ее в огонь. Вот так. Я — человек скромный, и особого комфорта у меня не жди. Но горячая ванна есть, горячая ванна, не все ли равно, от чего греется вода — от расщепления водорода или от сосновых поленьев, не так ли? Да, ты на самом деле чужестранец, парень, и твоя одежда так же нуждается в горячей воде, пусть она и устойчива против дождя. А как насчет кроликов? Хороню. Завтра мы приготовим пару тушеных зверьков, да еще насыплем туда много зелени, ведь на овощи ты не мог охотиться со своим лазерным пистолетом, а? У тебя нет их в запасе в мешке, разве не так? Я живу здесь один-одинешенек, самый великий Слухач. Я живу один и очень много говорю. Родился я не здесь, не в лесу. Но я никогда не мог закрыться от людских мыслей, от людской суеты, от людской печали, в общем, от всего, что так свойственно именно людям. Мне приходилось продираться сквозь густой лес их мыслей, планов, тревог, и вот поэтому я решил жить здесь, в настоящем лесу, окруженный только зверьем. Слава богу, что есть еще места на Земле, обитатели которых имеют столь куцые и спокойные мозги. В этих мыслях нет смертоносных планов и лжи, так же, как нет этого и в их головах. Садись сюда, парень, ты очень долго шел, и ноги твои устали.

Фальк присел на деревянную скамью у очага.

— Спасибо вам за гостеприимство, — сказал он.

Он уже хотел назвать свое имя, но старик опередил его.

— Не трудись, парень. Я могу дать тебе уйму хороших имен, вполне пристойных для этой части мира. Желтоглазый, Чужеземец, Гость, любое, какое только пожелаешь. Помни о том, что я Слухач, а не мыслепередатчик. Мне не нужны слова или имена. Я сразу ощутил, что где-то там, во тьме, одинокая душа, и я знаю, что мое освещенное окно слепило твои глаза. Разве этого недостаточно? Мне не нужны имена. А мое имя — Самый Одинокий. Верно? А теперь давай двигайся поближе к огню и грейся.

— Мне уже тепло, — запротестовал Фальк.

Седые космы старика скользили по его плечам, когда он, проворный и хрупкий, сновал то туда, то сюда. Плавно текла его гладкая речь. Он никогда не задавал настоящих вопросов и ни на мгновение не останавливался, чтобы услышать ответ. Он не ведал страха, и было невозможно бояться его.

Теперь Фальк впервые отдыхал не в лесу.

Ему не нужно было думать о погоде, о темноте, о зверях и деревьях. Он мог сидеть, протянув ноги к яркому огню, мог есть вместе с кем-то, мог вымыться у огня в деревянной лохани, в которой была горячая вода. Он не знал, что доставляет ему большее удовольствие — тепло воды, смывающей грязь и усталость, или тепло, отмывавшее здесь его душу, быстрая болтовня старика, чудесная сложность людского разговора после долгого молчания в пустыне…

Он принимал на веру все, что говорил старик, так как старик был способен ощущать все эмоции и чувства Фалька, так как он был Эмпатом-сопереживателем. Эмпатия по сравнению с телепатией была тем же, что осязание по сравнению со зрением. Более неясное, более примитивное и более пытливое чувство. Ей не надо было обучаться до такой степени, как телепатии. Непроизвольная сознательная эмпатия не была необычной даже среди нетренированных. Слепая Кретьян путем тренировок научилась воспринимать мысли, имея такой же дар, как этот. Фальк быстро понял, что старик по сути постоянно осознавал до некоторой степени все, что чувствует и ощущает его гость. Почему-то это не беспокоило Фалька, хотя осознание того, что наркотик Аргарда открыл его мозг для телепатического проникновения, привело его в бешенство. Разница была в намерении и еще кое в чем.

— Сегодня утром я убил курицу, — сказал он, когда старик замолчал на некоторое время, согревая для него полотенце над очагом.

— Она говорила на этом же языке. Некоторые слова были из Закона. Означает ли это, что здесь есть еще кто-нибудь поблизости, кто мог научить зверье и птиц нашему языку?

Даже когда он вымылся в лохани, он не мог расслабиться настолько, чтобы произнести имя Врага, особенно после урока, преподанного ему в Доме Страха.

Вместо ответа старик впервые просто задал вопрос:

— Ты съел эту курицу?

— Нет.

Фальк покачал головой, насухо вытираясь полотенцем так, что кожа его покраснела.

— Я не стал ее есть после того, как она заговорила. Вместо этого я настрелял кроликов.

— Убил ее и не съел?

Старик загоготал.

— Стыдно, парень.

Старик начал кричать, словно дикий петух.

— Есть ли у тебя благоговение перед жизнью? Ты должен понимать Закон. Он гласит, что без нужды, просто так, нельзя убивать. Помни об этом в Эс Тохе. Ты уже сухой? Прикрой свою наготу, Адам из Канона Яхве. Нет, завернись в это. Это, конечно, погрубее, чем твоя одежда. Это всего лишь оленья шкура, выделанная в моче, но, по крайней мере, она чистая.

— Откуда вы знаете, что я собираюсь в Эс Тох? — спросил Фальк.

Он закутался, как в тогу, в мягкий меховой балахон.

— Потому что ты не человек, — сказал старик. — И не забывай о том, что я Слухач. Мне известна направленность твоих мыслей, Чужестранец. Север и Юг, — туманные понятия для тебя. Далеко позади на востоке утраченная яркость. На западе лежит тьма, суровая гнетущая тьма. Слушай меня, потому что я не хочу слушать тебя, дорогой Гость, идущий во тьме на ощупь. Если бы я сам хотел выслушивать людские разговоры: я бы не жил здесь среди диких свиней как дикий кабан. Я должен это сказать, прежде чем пойду спать. Это для тебя должно быть самой главной новостью, мудростью и советом. Помни об этом, когда ступишь в ужасную тьму ярких огней Эс Тоха. Странные обрывки сведений могут всегда пригодиться. А теперь забудь и о Востоке, и о Западе, и ложись-ка спать. Бери себе кровать. Сам я противник показной роскоши и аплодирую простым радостям существования, таким, как кровать для сна. Во всяком случае, пока что. И даже в компании еще какого-нибудь человека раз или два в год… Хотя и не могу сказать, что мне не хватает людского общества, как тебе. Хоть я один, но не одинок.