Кир Булычев - Возвращение из Трапезунда Страница 14

— Я живу в Симферополе, — сказал Андрей. — Я редко здесь бываю.

Девушка взглянула на Ахмета, который подошел к ним, потому что старался держаться ближе к Андрею.

— Ваш друг магометанин? — спросила девушка.

— Я татарин, — сказал Ахмет.

— Я совсем не думала, что татары учатся в гимназиях. Не обижайтесь, я не хотела вас обидеть.

— Я не обижаюсь, — сказал Ахмет.

— И вы будете поступать в университет?

— Отец намерен послать меня в Сорбонну, — сказал Ахмет, и в тоне его прозвучал вызов, который уловила девушка.

— Татьяна! — окликнула ее пожилая дама. Девушка быстро отошла от парапета.

Глаша принесла самовар, поставила его на стол. Самовар смотрелся не на месте среди кипарисов и виноградных листьев.

— А ты правильно ответил, — сказал Андрей.

— Я не знал, сказать ей, что я кучер или о Сорбонне.

— А пожилую даму я где-то видел.

— И не узнал? — Ахмет сверкнул зубами. — Она же два года назад к нам в гимназию приезжала. Помнишь, нас в актовом зале выстроили, а какой-то первоклашка начал проситься пи-пи?

— Вдовствующая императрица?

— Мария Федоровна. А ты не знал, кто здесь в гостях?

— Я мало знаю об отчиме.

— Догадайся, кого я вожу.

— Тоже из Романовых?

— Мои хозяева — Великая княгиня Ирина Александровна и ее муж — князь Юсупов. Вон тот, который о смуте и порядке говорил. Твой отчим тихий-тихий, но что-то в нем есть.

— Что-то есть, — повторил Андрей.

Звезды, такие близкие и яркие, заволокло быстрыми облаками. С Ай-Петри скатился ветер и принялся раскачивать гирлянды фонариков. Цикады сразу примолкли.

Сергей Серафимович наклонился к князю Юсупову.

— Вы хотели поговорить с медиумом? — сказал он негромко.

— Разумеется, — ответил князь, поднимаясь с кресла. Он был скор, аккуратен в движениях, спина слишком прямая, хотелось дать ему в руку хлыст. — Я скоро вернусь, — сказал он своей прекрасной молодой жене, которая лениво, как пантера, подняла к нему античное лицо.

Сергей Серафимович отошел дальше, к вдовствующей императрице. Та кивнула в ответ на его слова и обернулась к своей спутнице:

— Ольга Петровна, вы подождете меня здесь?

Старая императрица улыбнулась добродушно, но непреклонно, и ее спутница вынуждена была подчиниться.

Великий князь Николай Николаевич сам поднялся, не дожидаясь, пока подойдет к нему хозяин дома. За ним — Александр Михайлович.

— Граф Теодор, — произнес тогда отчим.

— Я готов, — откликнулся голос из темноты. Незамеченный прежде человек встал, раздвигая виноградные листья, скрывавшие его лицо. Голос его был глубок и низок. Лицо как бы выплыло из темноты и оказалось длинным и грустным, глубокие морщины еще более вытягивали его. Глаза прятались в таких глубоких глазницах, что казались черными ямами. Спутанные вороные кудри стекали к плечам. Если бы Андрею предложили нарисовать демона, он бы изобразил нечто подобное.

Ветер, как бы испугавшись графа Теодора, взвыл и принялся дергать кусты за тонкие ветви.

Все прислушивались, молчали.

— А чай? — разрушила паузу Глаша.

Она стояла посреди террасы с подносом, уставленным чашками.

— Чай предложите молодежи, — сказал Николай Николаевич. — А мы уж дома напьемся.

— Мы скоро вернемся, — сказал Сергей Серафимович. Он взял под локоть черного человека и повел к дому.

Чаю Андрею не хотелось, и, убедившись, что Ахмет вновь занялся разговором с юной княжной, Андрей прошел в дом, намереваясь почитать у себя в комнате, пока все это не кончится, но, когда проходил мимо лестницы наверх, услышал, что сверху, из кабинета, доносится фортепьянная музыка. Играли Вагнера.

Странно. Зачем они поднялись туда? Чем занимаются?

Разумеется, шпионить дурно. Но Андрей не намеревался этим заниматься — он лишь хотел поглядеть, кто играет на фортепьяно.

Дверь в кабинет была прикрыта неплотно, так что, чуть расширив щель, он смог видеть все, что происходит внутри.

Родственники императора и Сергей Серафимович сидели вокруг стола, положив на скатерть руки. Посреди стола горели необычные свечи — большие, витые, они светились желтым пламенем, но внутри огоньков у кончиков фитилей горели яркие кроваво-красные точки. От этого света лица людей изменились, как под пламенем позднего тревожного заката.

Граф Теодор стоял у стола, и свет свечей, проникая в глубь его глазниц, зажигал там алые точки, словно угольки. Зрелище было зловещим и почти невероятным. Медиум был совершенно неподвижен.

Но Андрея более удивило другое: спиной к нему у пианино сидела Глаша, которая играла столь уверенно и профессионально, столь спокойно и привычно поводила головой, чтобы откинуть с лица пышные, распущенные рыжие волосы, столь царственно прямой была ее спина, что Андрей сразу же усомнился в том, Глаша ли это.

Андрей знал, что Глаша разбирает ноты и иногда (если никто не подглядывает) музицирует. Для себя, наигрывая старинные романсы. Но это было иное…

— Как вам уже известно, — говорил отчим, — господин Теодор обладает даром общения с потусторонними силами, и он любезно согласился помочь тем из нас, кто нуждается в выяснении истины.

По совершенно замкнутой комнате пронесся вдруг порыв воздуха, и пламя свечей метнулось, закружилось, словно кто-то привязал ниточки к верхушкам огоньков и теперь дергал за них.

— Что это? — спросила Мария Федоровна. От волнения в словах прозвучал резкий акцент.

— Я не намерен обращаться к средствам, — сказал медиум, — к которым вы, очевидно, уже привыкли либо слышали о них. Ни погашенного света, ни блюдечек, ни таинственных голосов — этого не будет. Простите, если вы ждете от меня представления.

Медиум также говорил с акцентом. Но акцент был мягок и почти неуловим. Без сомнения, господин Теодор был иностранцем.

— Ну и слава Богу, — сказал Николай Николаевич. — Не выношу фокусников.

— Благодарю, Ваше Высочество, — сказал господин Теодор. — Однако обязан предупредить уважаемых гостей, что они должны будут хранить уважительное молчание, ибо от меня потребуется напряжение всех сил моего организма.

— Тишина, — беззвучно сказал Сергей Серафимович. Музыка звучала странно, и Андрей далее не узнавал Вагнера, словно Глаша импровизировала. Ай да Глаша, простая душа…

Господин Теодор закрыл глаза и чуть откинул голову.

Откуда-то сверху, гармонично смешиваясь с музыкой и перекрывая ее, начал литься тяжелый низкий звук, настолько низкий, контрабасный, что его ощущаешь скорее кожей, чем слухом.