Герберт Уэллс - Машина времени. Рассказы Страница 14

Все это случилось утром. После полудня я снова встретил эту маленькую женщину, возвращаясь после своих исследований. Она подбежала ко мне с криками радости и поднесла мне огромную гирлянду цветов, очевидно, приготовленную специально для меня.

Это маленькое создание очень заинтересовало меня. Очень возможно, что я чувствовал себя слишком одиноким. Но как бы то ни было, я, насколько сумел, высказал ей свое удовольствие по поводу подарка. Мы оба сидели в небольшой каменной беседке, занятые разговором, состоящим преимущественно из улыбок. Расположение ко мне маленького создания радовало меня, как радовало бы расположение ребенка. Мы обменялись цветами, и она целовала мои руки. Я отвечал ей тем же. Когда я попробовал заговорить, то узнал, что ее зовут Уиной, и хотя не понимал, что это значило, но все же чувствовал, что между ней и ее именем было какое-то соответствие. Таково было начало нашей странной дружбы, которая продолжалась неделю, а как окончилась – расскажу вам потом!

Уина была совершенно как ребенок. Ей хотелось всегда быть со мной. Она бегала за мной повсюду, так что на следующий день мне пришло в голову нелепое желание утомить ее и наконец оставить одну, не обращая внимания на ее жалобный зов. Мировая проблема, думал я, должна быть решена. Я не для того попал в будущее, повторял я сам себе, чтобы заниматься миниатюрным флиртом. Однако ее отчаяние было слишком велико, а ее жалобы, когда она начала отставать, дошли до исступления. Ее привязанность тронула меня, я возвратился, и с этих пор она стала доставлять мне столько же заботы, сколько и удовольствия. Все же она была для меня большим утешением. Мне казалось сначала, что у нее ко мне была лишь простая детская привязанность, и только потом, когда уже было слишком поздно, я ясно понял, чем я сделался для нее и чем стала она для меня. Уже одним тем, что она выказывала любовь и заботливость, это маленькое кукольное существо вызывало во мне при возвращениях в окрестности Белого Сфинкса как бы ощущение возвращения домой, и каждый раз, достигнув вершины холма, я принимался отыскивать глазами знакомую фигурку в белой, окаймленной золотом одежде.

От нее я узнал, что чувство страха все еще не исчезло в этом мире. Днем она ничего не боялась и чувствовала ко мне самое трогательное доверие. Однажды на меня напало глупое желание испугать ее страшными гримасами, но она весело смеялась. Она боялась только темноты, густых теней, черных предметов. Удивительно страшной казалась ей темнота. Она действовала на нее настолько сильно, что это навело меня на новые наблюдения и размышления. Я открыл, между прочим, что с наступлением темноты эти маленькие люди собирались в большие здания и спали все вместе. Войти к ним ночью – значило произвести среди них смятение и ужас. После наступления темноты я не видел никого, кто бы вышел на воздух или спал отдельно под открытым небом. Но я все еще был таким глупцом, что не обращал на это внимания и, несмотря на отчаяние Уины, продолжал спать один, не в общих спальнях.

Это сначала ужасно беспокоило ее, но наконец сильная привязанность ко мне взяла верх, и пять ночей во время нашего знакомства, считая и самую последнюю ночь, она спала со мной, положив голову на мое плечо. Но, говоря о ней, я отклоняюсь от главной темы своего рассказа.

Должно быть, это было в ночь, предшествующую ее спасению, – я проснулся на рассвете. Ночь прошла беспокойно, мне снился очень неприятный сон: будто бы я утонул в море, и морские анемоны касались моего лица мягкими щупальцами. Вздрогнув, я проснулся, и мне смутно почудилось, что какое-то сероватое животное выскользнуло из комнаты. Я пытался снова заснуть, но тревога и беспокойство уже овладели мною. Это был тот ранний час, когда предметы начинают только что выступать из окружающей темноты, когда все вокруг становится бесцветным и каким-то нереальным, несмотря на отчетливость очертаний. Я встал, прошел в большой зал и, продолжая идти по плитам, вышел на воздух перед дворцом. Желая извлечь хоть какую-нибудь пользу из этого случая, я решил посмотреть восход солнца.

Луна заходила. Ее последнее умирающее сияние и первые бледные проблески наступающего дня смешивались в один таинственный полусвет. Кусты казались чернильно-черными, земля – темно-серой, а небо – бесцветным и туманным. На верху холма мне почудились привидения. Подымаясь по его склону, я три раза видел какие-то белые фигуры. Два раза мне показалось, что я вижу какое-то одинокое, белое, обезьяноподобное существо, быстро бегущее на вершину холма, а один раз около руин я увидел их целую толпу: они уносили какой-то темный предмет. Они быстро двигались, и я не заметил, куда они исчезли. Казалось, что как будто они скрылись в кустах. Все вокруг было еще неясным. Меня всего охватило то неопределенное, предрассветное ощущение озноба, которое вам всем, вероятно, знакомо. Я не доверял своим глазам.

Когда на востоке показалась заря и лучи дневного света возвратили всему миру обычные краски и цвета, я тщательно обследовал местность. Но нигде не оказалось и следов моих белых фигур. По-видимому, это были просто тени.

«Вероятно, это привидения, – сказал я себе. – Желал бы я знать, какому времени они принадлежат…»

Я сказал это потому, что вспомнил забавный парадокс Гранта Аллена, говорившего, что если б каждое умирающее поколение оставляло после себя привидения, то в конце концов весь мир переполнился бы ими. По этой теории их должно было накопиться бесчисленное множество за восемьсот тысяч прошедших лет, и потому вовсе не было чудом, что я увидел сразу четырех. Эта шутливая мысль, однако, не успокоила меня, и в продолжение всего утра я думал о белых фигурах, пока наконец появление Уины не вытеснило их из моей головы. Каким-то смутным образом я связал их с белым животным, которое вспугнул при первых бешеных поисках своей машины. Приятное общество Уины на время отвлекло меня, но, несмотря на это, скоро белые фигуры всецело овладели моими мыслями.

Я уже говорил, что климат Золотого Века значительно теплее нашего. Причину я не берусь объяснить. Может быть, солнце стало теплее, а может быть, к нему приблизилась земля. Принято утверждать, что солнце постепенно охлаждается. Однако люди, незнакомые с некоторыми научными теориями, вроде теории младшего Дарвина, забывают о том, что в конце концов планеты должны одна за другой приближаться к своему центральному светилу и падать на него. После каждой из таких катастроф солнце должно будет светить с обновленной энергией; и весьма возможно, что эта участь постигла в то время одну из внутренних планет. Но какова бы ни была причина, факт остается фактом: солнце тогда грело значительно сильнее, чем теперь.