Александр Тебеньков - Сны во сне и наяву. Научно-фантастический роман Страница 15

– Павел Филиппович, раз уж так вышло, не подбросите меня к ВЦ? Тут почти по дороге.

– Сейчас? На ночь глядя?

– Ну, наша конторка круглосуточная.

– Понятно, – Баринов на мгновение перевел взгляд с дороги на Нину. – Внезапный визит начальства?

– Что-то вроде, – согласилась она, улыбнувшись. – У меня вторая ЭВМ уже неделю барахлит, а электронщик сегодня в ночь не очень… Вы меня высадите, а сами поезжайте.

– Я подожду.

– Вы же устали. А я вызову такси, не первый раз.

– Ничего, Нина Васильевна, ничего. Посижу на воздухе, подышу. Чем лезть в душную квартиру… Все польза.

Он подрулил к самой проходной, развернувшись правым боком, так что Нине осталось пробежать под дождем всего метра три. Вахтер, поднявшись от телевизора, солидно поправил на поясе тяжелую кобуру и потребовал пропуск. Работал он второй, если не третий год, и не знать Нину никак не мог, но спорить не хотелось. Пришлось вернуться к машине за сумочкой.

Темными коридорами она прошла в машинный зал.

На первый взгляд работалось нормально. Четыре оператора – по паре на ЭВМ – занимались делом, и за плотным, забивающим уши гулом, который ночью, казалось, еще больше усиливался, не слышали, как она вошла. Стол для входящей информации был тесно уставлен коробками перфокарт и контейнерами с магнитными лентами, а на соседнем столе, для информации выходящей, уже лежали, перевязанные бечевками, первые рулоны табуляграмм. Печатающее устройство ближней ЭВМ деловито тарахтело, выпуская из своих недр бесконечную бумажную ленту.

Нина подошла к старшей смены, сидевшей за дисплеем.

– Здравствуй, Валюша! Как дела?

– Здравствуйте, Нина Васильевна! Вы разве в ночь?

– Нет, забежала на минутку – как тут у вас?

– Пока по графику. Триста восьмую задачу просчитали, теперь вводим бухучет. А на той машине всю ночь пойдет сортировка и слияние массивов для складского учета.

– Ошибок много?

– Просто удивительно, Нина Васильевна, прямо кот наплакал! Вот, гляньте протокол, – среди бумаг на приставном столике она нашла сложенную в несколько раз табуляграмму.

Действительно, на этот раз цех подготовки постарался. Протокол ошибок длиной метра четыре, значит, не более двухсот-трехсот выброшенных позиций. То есть, меньше половины процента!.. Нина выборочно просмотрела распечатку. Похоже, большинство ошибок из-за нечеткого заполнения первичных документов. Молодцы перфораторщицы, надо завтра узнать, кто готовил информацию, и отметить в «молнии».

На пульте вспыхнула сигнальная лампочка, по экрану поползли строки очередного сообщения. Валя повернулась вместе с креслом и, поглядывая в потрепанную инструкцию, принялась вводить в ЭВМ следующую директиву.

Нина неторопливо обошла машинный зал. Кондиционеры работали нормально, температура в шкафах и устройствах держалась в пределах. Как всегда, ночью напряжение в сети вышло на стабильный уровень. Она заглянула в журнал сдачи-приема смен – один дисковод и два накопителя на магнитных лентах остановлены на профилактику, к остальным устройствам замечаний не оказалось.

Она снова подошла к Вале.

– А где сменный инженер?

– Василий Никифорович до половины десятого был здесь, потом поднялся к себе.

– Как – Василий Никифорович? Сегодня в ночь Сахненко.

– Не знаю, – пожала плечами Валя, не отрываясь от дисплея. – Его я не видела. Может, девочки?

Нина поднялась на второй этаж. В коридорной полутьме разносился голос Челентано – в комнате дежурных электронщиков крутили магнитофон. Она взялась за ручку, дверь оказалась закрытой.

«Спит, что ли?»

Она достала из сумочки связку ключей, привычно нашла нужный. Предохранитель не был спущен, замок открылся.

Ее и тут не заметили.

Сахненко сдавал карты. Напротив него сидел Живицкий, механик ее же отдела, спиной к двери – системный программист Трофимов. Посреди стола лежал разграфленный на ЭВМ лист бумаги для преферанса и три авторучки. Перед игроками стояло по пепельнице и по стакану, на соседнем столе Нина увидела три пачки сигарет и аккуратно разложенную закуску: хлеб, светло-коричневые ломтики копченого сала, помидоры, вареную картошку.

– Бог в помощь! – перекрывая Челентано, сказала она от порога.

Все трое дернулись и повернулись к ней.

– А где Василий Никифорович?

– Д-домой ушел, – Сахненко понуро встал, бросил тоскливый взгляд на соседний стол, потом себе под ноги. Убирать улики было поздно.

– Та-ак! – Нина прошла вглубь комнаты, выключила магнитофон, демонстративно открыто заглянула под стол. Рядом с Сахненко на полу стояли графин и литровая банка. Нина молча указала на нее. Сахненко послушно наклонился и подал банку. Нина сняла полиэтиленовую крышку, взболтнула содержимое. Запах спирта в комнате стал явственнее.

– Значит, так, Сахненко. Ты какой ВЦ меняешь за последние три года?

– Да я, Нина Васильевна! – Его раскрасневшееся лицо побагровело, на носу и щеках еще резче проявились синевато-пурпурные прожилки. – Нина Васильевна! Ей богу, больше не повторится! Ну, честное слово!

– Зимой ты уже давал такое слово. Помнишь?

– Да тогда ж… Нина Васильевна! Тогда ж у меня день рождения был!

– А сегодня? Твой день рождения, Живицкий? Или ваш, Геннадий Александрович? – повернулась она к системному программисту.

Трофимов нарочито громко вздохнул и потянулся за сигаретами. Весь вид его говорил – да, попались, да, придется отвечать, но ты, к счастью, не мой начальник, так что, будь добра, распекай своих, а меня не трогай…

– Что ж, картина ясная, прямо по Репину – «Приплыли!», – сказала Нина. – Значит, делаем так. Ты, Живицкий, завтра утром положишь мне на стол объяснительную. В лучшем случае – плакала твоя прогрессивка за квартал, да и пол тринадцатой тоже. А ты, Сахненко, выбирай: или завтра я пишу докладную, или сегодня ты пишешь «по собственному».

– Нина Васильевна!

– Я понятно выражаюсь? Или – или.

– Да я ж…

– КЗоТ, статья тридцать третья, Сахненко, пункт седьмой.

Она повернулась и вышла, аккуратно прикрыв за собой дверь. Коротким кивком попрощалась с вахтером и, садясь в машину, почувствовала, как ее колотит нервная дрожь.

– Можно сигарету, Павел Филиппович?

– Неприятности? – негромко спросил, выдержав паузу, Баринов.

Нина не ответила. Она до половины опустила боковое стекло и, глубоко затянувшись, выпустила дым струей в дождь. Потом спросила:

– Отчего люди пьют? И никакие указы им нипочем.

– Сложный вопрос. – Баринов помолчал. – Если субъективно… Кто – от горя, кто – от радости, кто – из желания забыться, уйти от себя или от окружающей действительности. Кто – из стремления, пусть на время, почувствовать себя другим: умней, смелей, добрей… в его понимании, разумеется. И все они при этом хотят получить удовольствие. А на деле, объективно – от собственной дури, от внутренней распущенности и бескультурья. И опять же – чтобы получить удовольствие… Это я так понимаю, извините. Что касается указов, запретов, постановлений… Страх перед наказанием еще никого не останавливал, если речь идет об удовольствии. Султан турецкий даже на кол сажал за табак, однако ж – курили! И курят!.. Лечить надо болезнь, а не симптомы.

2

Прошедшие два с половиной летних месяцев представлялись Баринову одной длинной, нескончаемой ночью. Дней он почти не помнил, перестроив рабочий режим так, чтобы ни в коем случае не пропустить моментов Нининого пробуждения. Благо, время года тому способствовало: отпуска, каникулы, колхозы – всякая деловая жизнь в городе традиционно притухала, если не замирала вообще.

Сложным сплавом удивления, недоумения, некоторой растерянности, предчувствия чего-то очень важного он констатировал свое отношение к Афанасьевой как к объекту исследования. Интуитивно он чувствовал, что столкнулся на этот раз с явлением неординарным, таким громадным, что масштабы его явно выходили за масштабы известных явлений. Конечно, интуиция – дело хорошее, но на одну интуицию Баринов, разумеется, не полагался. Опыт профессионального экспериментатора подводил к мысли о том, что судьба дала ему шанс узнать нечто такое, с чем мало что может сравниться в его науке. Да что там, в науке, могут открыться такие грани сущности человека, его естества, которые окажут влияние на жизнь каждого, без исключения.

Да, конечно, теория не была его коньком, он это усвоил со времен студенчества, когда умудрялся не только учиться, но и работать в настоящих лабораториях, причем сразу в двух – в институтской, на кафедре общей физиологии, и в некой «хитрой», занимавшей целый особняк на Большой Дорогомиловской, неподалеку от Смоленской площади. И там, и там он работал на полставки лаборанта, но если в институте получал зарплату официально, через кассу, то на Большой Дорогомиловской деньги в конверте каждое первое число ему вручал руководитель лаборатории Иванов-Барковский, причем расписываться нигде не надо было. Баринов сильно подозревал, что Кирилл Витольдович просто-напросто платит ему из собственного кармана, но по этому поводу не комплексовался, полагая в юношеском максимализме, что академик от такой малости не обеднеет. А сорок рублей разбегались за неделю-полторы, и все, практически, шли букинистам и книжным «жучкам» на Кузнецком мосту, или же «Дому книги» на улице Кирова, где у Баринова были «прикормлены» две молоденькие продавщицы.