Алексей Павловский - Опыты Страница 15

Но мучился я не зря, мне удалось всё же кое-что выяснить, и вполне достаточно для краткого обозрения. Итак.

О врачах. В старину врачи составляли замкнутую корпорацию, нечто среднее между Масонским орденом и ремесленным цехом, и вступить в неё можно было лишь после изнурительного обучения, строгих экзаменов и торжественного принятия древней клятвы Гиппократа, текст которой хранился в строжайшей тайне: я читал в «Московском Комсомольце» двухсотлетней давности интересную статью, автор которой опросил десятка два врачей, и они все, как один, сказали, что не могут поведать ему ни единого слова из этой клятвы. Вот как высоко ставили медики речения легендарного основателя медицины! Гиппократ, кстати — почти современник масонского Зодчего Хирама, и в обоих циклах легенд — медицинском и масонском — наблюдается некоторый параллелизм, позволяющий говорить об общих корнях.

Одним из основополагающих принципов медиков был отказ от всех форм национализма и шовинизма, вплоть до исповедания полного космополитизма, даже в мифе протагонистами Гиппократа были Гален, Парацельс и Пирогов, а антагонистами — Павлов, Моро и Франкенстайн, то есть люди вполне противоположных национальностей.

Также в медицинской среде, как и у масонов, были весьма популярны иллюминатские настроения. Некоторые ратовали за объединение государств — Орден «Врачи без Границ», например. Почти все медики входили в Комитет Красного Креста и Красного Полумесяца, самая эмблема которого выражала экуменическое стремление объединить христианство с мусульманством.

Но это все частности. В основном врачи, конечно же, лечили людей. Именно это и позволило их корпорации пережить и все ремесленные цеха, и эпоху расцвета тайных обществ, и всякие экстремистские политические партии. Изо всех им подобных лишь медики пребывали во всеоружии в двадцать первом веке. Они были распространены по всему миру: корпорация подписывала с государством договор, например, о бесплатном здравоохранении, а государство позволяло и помогало строить медучилища и прочее. Конечно, государству приходилось проявлять терпимость относительно всяческого экуменизма и «врачей без границ», но игра стоила свеч: здоровье и спокойствие народа дороже.

Медики высокого градуса занимались теоретическими исследованиями, в чём изрядно преуспели: практически все новообретённые заболевания свирепствовали не более чем по три-четыре года, после чего на них находили какую-нибудь зловонную, но действенную управу. Они-то, интеллектуалы, в конце концов и погубили всю корпорацию, прочитав геном и выведя общую формулу здоровья — после создания переносного терминала всякий узко специальный педиатр мог смело нести свой флеботом в музей или на свалку.

Теперь об узких специалистах. Медицинское братство было вовсе не так однородно, как оно может показаться, напротив, оно было чётко разделено на касты по самому идиотскому признаку: по лечимым органам, плюс несколько отдельных профессий, определяемых особо. Представь, если у тебя болит зуб и отдаёт в пятку так, что гениталии чешутся — к кому пойти? Да, глупость, но против традиции не попрёшь, и дело обстояло так, как обстояло, а спорные вопросы вроде вышеописанного решала всесильная Регистратура, нечто среднее между судом и лотереей, отправлявшая тебя к тому или иному специалисту.

Касты различались по авторитету и оказываемому им уважению, как и полагается кастам. Высшую составляли Нейрохирурги, Кардиологи и — особо- Психоаналитики, внушавшие страх и почтение. Они, Психоаналитики, почитали Фрейда и Эриксона. От первого до нас дошли тёмные и болезненные писания, характеризующие его самого не менее ясно, чем его пациентов, а от второго лишь апокрифические Семинары. Представители этой касты владели тайным учением изменения сознания, и настолько постигли человеческую натуру, что избегали общаться друг с другом, видя собеседника насквозь. В поздние времена их авторитет был так велик, что стало хорошим тоном и признаком благочестия ежемесячно исповедаться в Кабинете Психоаналитика. Было даже подозрительно не делать этого. Во время визитов следовало жертвовать некоторые — и весьма значительные — суммы на благо Психоанализа. Этим Психоаналитики и жили, как жрецы при храме.

В следующую, тоже весьма почитаемую касту, входили все остальные Хирурги, Окулисты, мрачные Онкологи и некие Фтизиатры. Туда же иногда относят Ухо ГорлоНосов, но неблагозвучное название вызывает большие подозрения.

К касте, примерно соответствующей индийским Вайшья, принадлежали Педиаторы — лечившие детей, и ото всего разом притом, далее, в нисходящем порядке, Микологи, Рентгенологи и Ветеринары, определённые к животным.

Париями же были Патологоанатомы, заведовавшие трупами, а также презренные Проктологи, Санитары и Нянечки.

Кастовые барьеры блюлись очень строго, но, конечно же, находились оригиналы, особенно среди Психоаналитиков, совершавшие мрачный ритуал распития медицинского спирта в морге с Патологоанатомом и Санитарами. Противоположности, знаете ли, притягиваются. Но это была уже вершина падения, и врачи, уличённые в столь страшном грехе, подвергались бойкоту и спивались вскорости.

Так, в общем и целом, была организована Медицина. Конечно, не всё ещё понятно: например, куда относились и чем занимались Медиаторы, я так и не установил. Но общая картина ясна, и нас не должно удивлять, что Тайный Окулизм зародился именно в этой корпорации, в последнем значительном Герметическом Ордене истории.

Всё началось в 1995 году в 135-ой поликлинике Москвы, когда Окулист Тихон Всеблаго (судя по имени, персонаж вымышленный) решил разработать новую таблицу для проверки зрения. Дело в том, что канонический текст таблицы легко запоминается, так что даже вполне слепой человек, едва разглядев, какую строку ему указывает врач, мог наизусть сказать «НКШИБ!» и оказаться годным, скажем, к службе в авиации. По преданию, кто-то так и сделал, причём именно с доктором Всеблаго, а затем отбомбился сослепу на нашу же береговую батарею в Боспоре. Военные же отбомбились на бедного доктора, и тот, на вынужденном досуге, уже в Минусинске, принялся изобретать такую таблицу, которую бы не запомнил даже сам дон Иренео Фунес.

Довольно скоро он понял, — между нами, мог бы и сразу понять, — что перестановкой знаков ничего не добьётся, и как ни слагай мантры и танка, оно лишь запоминанию служит.

Далее он поэкспериментировал со шрифтами и заново открыл вечную полиграфическую истину, что шрифт пропорциональный и с засечками читается легче, чем его противоположность — но не более того, и потому перешёл к цветам.