Алексей Павловский - Опыты Страница 16

Здесь он сумел преодолеть свою нордическую педантичность, и не стал напрасно изгаляться над цветами фона и шрифта, а непосредственно перешёл к орнаментам. Традиционный текст таблицы он менять не стал — видимо, из свойственного всем мистикам иррационального страха перед каноном. Кстати, тот же страх вот уже третью сотню лет сохраняет на всех клавиатурах священные слова Йцукенгш, Фывапролдж и Ячсмитьбю, смысл коих тёмен, и я печатаю на такой же, хотя куда удобнее иная раскладка. Но, как бы то ни было, Тихон Всеблаго принялся вырисовывать фон таблицы. Здесь легенда очень трогательно и правдиво сообщает, что пользовался он темперой «Пентел», и тут же нагло врёт, навязывая в помощники доктору Роршаха и Броуна, к тому времени уже сто лет как опочивших.

Недавно я чудом попал в катакомбы Мангазейских Окулистов (только, чур, вы этого не читали, а я не писал), и там мне посчастливилось видеть священные ксерокопии первых Таблиц Всеблаго. Это большие полотнища, склеенные из листков мягкой бумаги формата А4 со следами пожаров, наводнений и даже человеческой крови. На первом буквы едва просматриваются на фоне цветов и фантастических животных, исполненных в оранжево-синей гамме, которые вроде бы повторяются, а вроде бы и всё новые. Доктор Всеблаго отчасти достиг цели: текст совершенно не запоминается, потому что не читается. Изображение затягивает настолько, что уже не до проверки зрения.

Перед созданием второго варианта Доктор, по преданию, прошёл посвящение в Психоаналитические Мистерии, и это похоже на правду: те же животные и цветы изображены в той же гамме, но столь причудливо растянуты и разорваны, что составляют неопределимые органы чего-то единого. Здесь тоже не до чтения: картина пробуждает сильный и безотчётный ужас, приводящий к медвежьей болезни. К моему изумлению, Окулисты, демонстрировавшие мне её, добежали до туалета даже чуть ранее меня: видимо, таково универсальное действие изображения. Я сильно подозреваю, что Тихон Всеблаго начал посвящение в Психоанализ с градуса Пациента.

Затем я видел третий и последний из хранящихся в Мангазее листов. Он, как мне сказали, практически точно повторяет ныне бытующий Окулистический Канон, но Doctor Mirabilis напутал что-то с пропорциями и толщиной линий, и потому картина не производит вообще никакого воздействия. Пространство примерно метр на метр заполнено неповторяющимся узором мелких деталей красного, синего жёлтого и оранжевого цветов, составляющих образы, не передаваемые никакими понятиями: остаётся лишь ощущение тысячи пристальных глаз, словно таблица на тебе проверяет зрение, а не ты на ней. Но поверх всего этого грубо, по трафарету нанесены традиционные буквы, и они вполне врезаются в память: «НКШИБ», и далее по тексту.

Ещё два варианта хранятся где-то в Карпатских Укрытиях, и один из них, по слухам, убивает любого зрителя. На правду это непохоже: сам-то доктор выжил! Вообще же неуёмный Медик создал едва ли не двадцать канонических орнаментов, но большинство из них погибло.

Тихона Всеблаго ценили и опасались: он работал в заведении под названием ИТУ-312, и его усиленно охраняли, в легенде говорится даже о каких-то вышках с собаками, но это явное заимствование из ранних преданий о Маутхаузене. Вообще, чертовски трудно отделять правду от вымысла в этих легендах!

Одни говорят, что Мир охраняли от Доктора, другие — что Доктора от Мира, но, как бы то ни было, всё оказалось тщетно. Наступило 17 января 1998 года. Этот момент все легенды описывают подробно и одинаково. К тому времени Доктор уже три недели соблюдал строгий затвор в крошечной келье с зарешеченным окошком, и даже еду ему подавали через маленький лючок в металлической двери. Непросто, наверное, было решится на такое подвижничество, но это себя оправдало. Доктор Тихон Всеблаго в великой тайне расписывал простыню со своей кровати, работал он ночами, ощупью и по памяти, опасаясь, видимо, что днём нескромный взгляд и некстати высказанное мнение сведут всю работу на нет, а с наступлением утра прятал ткань на теле. Сам он не видел своего труда, а ночью, определясь по шероховатостям краски, продолжал чертить образ, столь ярко стоявший перед внутренним взором.

Наконец, наступило утро, когда он счёл работу оконченной, и рискнул расстелить ткань на полу, чтобы уже при свете нанести текст таблицы. Каково же было его изумления, когда в лучах восходящего солнца он не увидел ни простыни, ни рисунка! Даже сандалии, которые он случайно накрыл тканью, стали незримы! То есть не то чтобы прозрачны, а незримы: взгляд скользил, не находя, на чём остановиться, словно и не был пол ничем застелен. Так незрим карандаш, который ты ищешь, проклиная, по всей квартире, а он лежит на самом видном месте, у сахарницы, и ты просто его не замечаешь. Отличие лишь в том, что у карандаша незримость случайна и преходяща, а у Простыни Всеблаго — намеренна и постоянна. Успех превзошел ожидания до такой степени, что знаки таблицы оказалось просто не на чем чертить, да и незачем, потому что зрение незримой таблицей не проверишь.

Но тут подошло время завтрака, и послушник (в некоторых версиях «охранник») загремел ключами у пищевого окошечка. Доктор ощупью схватил небывалую простыню и тщетно попытался запихнуть её под одежды, но только запутался в невидимых покровах, так что предстал взгляду послушника укутанным с головы до ног в расписное полотнище. На секунду ему показалось, что его тайные труды будут прерваны вмешательством непосвящённого, но произошло инако.

Послушник вдвинул в окошечко алюминиевую мисочку перловой каши — основной пищи отшельника, и доктор испуганно затаился, надеясь что служитель этим и ограничится, но дотошный юноша, обеспокоенный странной тишиной, вскоре заглянул в отверстие. Доктор инстинктивно прикрыл голову краем простыни, и, как легко можно догадаться, исчез из виду, подобно давешним сандалиям. Послушник-охранник, обнаружив мнимое отсутствие столь бережно хранимого гостя, впал в нервное возбуждение и, принявшись отпирать дверь, громко закричал: «Alarm! Alarm!» (Повествователи все до единого вкладывают в уста юноши именно это неподобающе немецкое выражение, что снова отсылает нас к легендам о Маутхаузене).

Вскоре в двери шумною толпой ворвались остальные служители ИТУ-312, но, обежав вокруг остолбеневшего Доктора Тихона Всеблаго, ринулись искать его в иных местах.

Всё ещё недопонимая происходящее, Доктор последовал за ними, и некоторое время они так и носились вереницей по извилистым коридорам, пока все вместе не выбежали через «проходную» прочь из здания, Лишь здесь воздух свободы прояснил сознание медика, и он счёл за лучшее удалиться прочь по направлению к городскому вокзалу.