Роберт Силверберг - Сын человеческий (сборник) Страница 16

— Нет, Серифис, — закричал он.

Эти звуки превращаются в сверкающие нити, протянувшиеся к Серифис. Но он не в силах остановить ее. Желтая песня всей шестерки пронизана голубой мелодией одной Серифис. Она! Он! Она! Он!

Хлоп.

Рвется ткань воздуха и раздается резкий звук, словно что-то лопнуло. Клей бросается на землю и, прижав лоб к каменистой почве, хватается за нежные стебли извивающихся прозрачных растений. В его мозгу бьется навязчивая мысль: Пять. Пять. Пять. Пять. Пять. Где же Серифис? Серифис ушла узнавать, что такое смерть. Нинамин, Ти, Брил, Ангелон и Хенмер остались. Грянул гром. Небо окрасилось в оранжевый цвет. Серифис ушла, и в ответ на ее исчезновение его раздирают мучительные колебания и он кувыркается, катается по земле, пока долина с ее нежными водорослями не тает вдали и он оказывается в пустыне — красной, оранжевой и белой под ярким солнцем. Здесь он остается, не в силах примириться с мыслью о самоубийстве Серифис, пока его не находит Хенмер. Хенмер в своем женском виде нежно несет его обратно.

— А что же с Серифис?

В ответ слышится шепот Хенмер:

— Серифис познает смерть.

8

Он безутешен. Хотя причина смерти Серифис не в нем, он чувствует свою вину. Ведь именно он разжег в ней непреодолимое любопытство своими рассказами о феномене неизбежности конца, и теперь пострадала вся шестерка. Весь долгий день он хандрил, бился о землю, будил спящие деревья. Оставшиеся члены шестерки долго совещались и, наконец, послали к нему Ти.

— Позволь мне сделать тебя счастливым?

Она была в своей женской форме.

— Оставь меня, — пробормотал он, думая, что она предлагает свое тело.

Ти поняла его мысли и поспешно превратилась в мужчину:

— Я покажу тебе нечто интересное.

— Покажи мне Серифис.

— Серифис ушла от нас. Почему ты так скорбишь?

— Должен же кто-то скорбить. У меня в этом больше опыта, чем у любого из вас.

— Твоя скорбь делает нас несчастными. Разве смерть так ужасна, что небо тускнеет от грусти?

— Она могла бы жить вечно. Она не должна была уходить.

— Это делает ее уход еще прекраснее, — сказал Ти. Он крепко сжал руку Клея. — Пойдем со мной и позволь мне развлечь тебя. Мы ужасно хотели найти способ тебя развеселить. Если ты откажешь, мы очень расстроимся.

Клей пожал плечами:

— Что это?

— Книги.

— Правда?

— И вещи. Старинные вещи, сделанные разными поколениями человечества.

Он приподнялся, почти забыв о Серифис. Взглянув на Ти, он спросил:

— Где? Далеко?

— Идем. Идем.

Ти побежал. Клей за ним. Они помчались мимо четверки Скиммеров, в расслабленных позах, с закрытыми глазами, лежавших на земле. Пока он бежал, Ти сокращал себе путь небольшими скачками. В одном таком скачке он превратился в женщину, которая была чуточку сладострастнее остальных. Более широкие бедра и почти совсем человеческие ягодицы, но конечно же, в целом тело ее оставалось для него чужим и странным. Он представил себе, что кости Ти служат больше для передачи ощущений и красок, чем для того, чтобы поддерживать тело. Вскоре перед ними выросли приземистые желтые деревья, растущие на небольшом склоне, земля вздымалась, словно приподнятая твердой рукой и из-под нее, как волосы гиганта, торчали серые стебли. Солнце уже висело низко, и у теней заострились края. Небо освещалось дрожащим красным светом. Примерно на середине подъема под аккомпанемент невидимых тромбонов, гнусавых фаготов и масляных саксофонов Ти стала взмахивать руками и прямо перед ними появился вход. Он вступил в круглый проход. Его высота вдвое превышала рост Клея и он вел глубоко в землю. Ти танцевала впереди. Он шел следом за ней.

Кристаллические стены прохода светились внутренним светом, заливая их лица холодным зеленым сиянием. Тоннель изгибался и изгибался, пока не привел наконец в комнату с низким потолком, где эхо их шагов отдавалось и взмывало, словно тучи пыли. Клей увидел полки, тумбы, ящики. Оцепенев от удивления, он не в силах был двинуться с места. Ти открыла одну из стеклянных дверок и вытащила мерцающий рубином куб размером с ее голову. Осторожно взяв его в руки, Клей поразился его неожиданной легкости.

Куб разговаривал с ним на незнакомом языке. Звучание его было весьма странным: льющийся, богатый анапестом ритм усиливали неожиданные вторжения, разбивавшие строчки, словно топором. Несомненно, это — поэзия, но не его времени. Раскручивался моток звуков. Он безуспешно пытался уловить хотя бы одно знакомое слово, но тщетно, это неуловимое бормотание было загадочнее бормотания финна во сне.

— Что это? — решился он, наконец, задать вопрос.

— Книга.

Клей нетерпеливо кивнул головой, уже догадавшись:

— Какая книга? О чем?

— Древняя поэма. В те времена Луна еще светила в небе.

— Это было давно?

— Еще до Дыхателей. До Ожидающих. Может это поэма Заступников, но они не говорили на таком языке.

— Ты понимаешь его?

— О да, — ответила Ти. — Да, конечно! Как он прекрасен!

— И что же значат эти слова!

— Не знаю.

Парадокс требовал некоторого времени на раздумье, и пока он занимался этим, она забрала от него куб и вернула его на место; тот словно растворился в сумерках пещеры. Теперь он получил какой-то гофрированный ящичек, сделанный, вероятно, из жестких пластиковых мембран.

— Работа по истории, — объяснила она. — Хроники прошлых лет, описывающие развитие человечества вплоть до времен жизни их автора.

— Как же их прочесть?

— Вот так, — ее пальцы скользнули между мембран, слегка надавливая на них. Ящик издал низкий гудящий звук, который вскоре превратился в отдаленные слова. Клей повернул голову к ящику, пытаясь уловить хотя бы каплю смысла. Он услышал следующее:

«Проглоченный приседающий металл пот шлем гигантский синий колеса меньше деревья скакать брови осоловеть разрушение легкий убитый ветер и между нежно тайна в раскинуться растущий ждущий живший соединенный над сверкающий рисковать спать звонит стволы теплый думать мокрый семнадцать растворенный мир размер гореть».

— Здесь же нет никакого смысла, — пожаловался он. Ти, вздохнув, взяла из его рук ящик и поставила на полку. Подойдя к шкафчику, она вытащила набор блестящих металлических пластинок, скрепленных за один из углов.

— Что это?

— Очень древние, — ответила она. — Как же это называется? А, вот: «Технический проект массового транспорта в девятом веке».

Пластинки оказались в его руках. Девятый век — интересно после чего? Покрытые от края до края крошечными иероглифами, пластинки переливались всеми цветами радуги в зависимости от угла наклона. Цвета оставляли в его создании некоторые картинки. Он увидел невиданные города с пронзающими небеса небоскребами, которые соединялись на невообразимой высоте висячими мостами; в пролетающих по мостам капсулах сидели карикатурные люди с лиловыми лицами и комковатыми телами, широкоплечие, с куполообразной головой и слабыми глазами. Картинки сопровождались словами, но их смысла он не улавливал. Сигнал за сигналом они отскакивали от его скул и лба, исчезая в темных углах зала. Немного погодя, он устал от созерцания пластин и вернул их Ти.