"На суше и на море" - На суше и на море. Выпуск 12 (1972 г.) Страница 17

– Искатели справедливости.

– Как это понять?

– Многое в истории, - объясняет Лед, - оказалось утерянным, забытым. Другое приписано людям, никакого отношения к открытиям не имевшим. Вспомните спор между Маркони и Поповым. Мы восстанавливаем справедливость в подобных спорах.

– Почему же вы у меня? Мое открытие было утеряно?

– Мы не можем вам сказать все, - ответил Лед. - Наша встреча не была предусмотрена. Что-то случилось на линии хроносвязи. Наверное, обрыв…

Эда опять пощелкала включателем на браслете.

– Как вы передвигаетесь во времени? - спросил Мэкензи.

– Вы не должны об этом никому рассказывать.

– Мне никто и не поверит.

– Пожалуй, не поверит, - согласился Лед. - Но это нелегко объяснить.

– Попытайтесь… - сказал Мэкензи.

Напряженность с обеих сторон исчезала.

– Время легко представить, как дорогу, по которой идет человечество. - Объясняя, Лед придвинулся ближе к Мэкензи. Лицо его стало по-юношески мягким и добрым. - Пройденная часть дороги - это прошлое. Настоящее - только миг. Собственно, настоящего нет. Существует лишь два времени - прошедшее и будущее. Прошедшее мы знаем, но легко забываем. Например, что вы делали в эту минуту в прошлый четверг?… Будущее мы можем предвидеть на кратком отрезке. Через час вы пойдете обедать, спуститесь лифтом на четвертый этаж, на террасе возьмете столик… Передвижение из будущего в прошлое происходит сквозь время. Представьте снаряд, капсулу, - я говорю упрощенно, - которая может двигаться вне зависимости от времени.

Лед старался говорить как можно проще, и это было заметно. Он тщательно подбирал слова, иногда повторялся, как это делают взрослые, растолковывая что-нибудь ребенку. Опять на какое-то мгновение Мэкензи почувствовал неловкость. Юноша рассказывал необычайные вещи, а Мэкензи, приходившийся ему дедом по возрасту, напрягал мысль, чтобы понять, о чем говорит мальчишка. Видимо, Лед тоже чувствовал это и волновался.

– Такой снаряд построен, - продолжал он, - невидимый, преодолевающий время. Одно лишь снаряд не может - останавливаться. На дороге истории человечества ничто не останавливается: обычный закон непрерывности движения. Только обрыв хроносвязи или неполадка на службе времени могут остановить нас.

– Это часто случается? - спросил Мэкензи.

– Я знаю два случая, - ответил Лед. - Орни застрял в ледниковом периоде и едва не замерз. Элл и Мини задержались в 1521 году при штурме Кортесом Теночтитлана - столицы ацтеков.

– Как же вы изучаете прошлое?

– Мы сближаемся с ним до отставания на одну тысячную секунды, и тогда нам видно и слышно все - даже дыхание человека.

– Так было со мной?

– С вами - тоже.

– Однако…

Мэкензи поежился. Как бы то ни было, но знать, что возле тебя стоят неощутимые, невидимые свидетели, которых отделяет только тысячная доля секунды, - кому это по душе? Соглядатайство это - шпионство! Впрочем, не все ли равно, никто об этом не знает. Тысячная доля секунды настолько прочная и непробиваемая броня, что можно не беспокоиться до тех пор, пока не произойдет поломка на службе времени. Как сейчас… Конечно, неполадка будет устранена. Они опять спрячутся за своей защитной броней. И вообще все это сон. Яркий, необычный сон. Вот и Лед перестал говорить. О чем же спросить?

– У вас есть государство?

– Нет, - коротко отвечает Лед.

– Границы?

– Нет.

– Разноязыкие племена?

– Нет.

– Что же у вас?

– Гармония.

– Коммунизм?

– Высшая его стадия.

– Что будет дальше?

– Эра объединения с внеземными цивилизациями.

– Вы их нашли?

– Пока немного - семнадцать цивилизаций.

– Что меня ждет в ближайшем десятилетии? - спрашивает Мэкензи.

– Не можем сказать. Это означало бы вмешаться в вашу личную жизнь. И в историю, - твердо сказал Лед. - Мы не можем этого делать.

– Но вы могли бы помочь в прогрессе науки.

– Нельзя этого сделать, не нарушая хода истории.

– А из более отдаленного будущего вы могли бы взять что-нибудь для себя?

– Не можем, поймите, - убеждал Лед. - Никто этого не может!

– Ни при каком условии?

Эда взглянула на Ивена. Кажется, что-то дрогнуло в его лице, но тотчас оно стало опять бесстрастным. Красивым и бесстрастным. Эда повернулась к Мэкензи:

– Не осуждайте нас, - сказала она.

– Назовите хоть год моей смерти! - взмолился Мэкензи.- Сколько мне еще жить и работать?…

Эда покачала головой. На Мэкензи повеяло холодом, будто перед ним сидели не юноша и девушка, а Парки, ткущие нить его судьбы. Но он тут же отбросил страх. Может быть, молчание девушки - единственно правильный ответ на его вопрос. Назови она дату его кончины, он прожил бы оставшиеся дни под страхом смерти как осужденный, сошел бы с ума!… Есть высшая мудрость в невмешательстве представителей будущего в историю и в судьбы людей.

Тонкий звенящий звук возник в кабинете. Он шел издалека и усиливался. Между пришельцами и Мэкензи возник легкий туман, словно вдруг помутнело невидимое стекло.

– Спрячьте ваше открытие, - поспешно сказал Лед.

– Спрячьте открытие! - звонко повторила Эда. Они исчезли. Голова ученого склонилась на стол, веки сомкнулись. Но когда он открыл глаза, сразу и необычайно ярко вспомнил все проиcшедшее. Что это было: явь, сон? Мэкензи так и не решил для себя этого вопроса.

Вечером следующего дня он стоял на кафедре в актовом зале «Кемикл америкен корпорейшн». Зал, вмещавший четыреста слушателей, был заполнен директорами трестов, банкирами, владельцами железнодорожных, авиационных и пароходных компаний. Каждый получил приглашение, отпечатанное на бланке с золотым обрезом. На обратной стороне бланков были оттиснуты три семерки, что на тайном языке трестов и корпораций означало исключительную секретность.

Рядом с кафедрой на постаменте красного дерева стояла ваза, до краев наполненная водой. Подсвеченная системой минипрожекторов, она отливала девственной синевой, как волна океана,- вода в ней была океанской. Тут же на столе смонтированы приборы, соединенные с вазой цветными проводами. Счетно-решающая машина мигала желтыми и синими огоньками.

– Мы живем в мире свершений и фантастических неожиданностей, - начал докладчик.

Мэкензи умел говорить, и зал слушал его. Чувствовалось, что докладчик не собирается бросать слов на ветер. Правда, за Мэкензи установилась репутация эксцентрика. Его называют ученым-фермером. Иногда он сообщал парадоксальные вещи и в споре умел отстаивать свое мнение. Это ему принадлежит фраза: «Все в биологии встало дыбом». Фраза плебейская, грубая, но ведь Мэкензи сын фермера. Он знает вкус нищеты и запах земли, пропитанной потом. Мэкензи в какой-то мере гордость Америки. Его, прошедшего путь от мальчика с фермы до ученого с мировым именем, приводят в пример как доказательство преимуществ «американского образа жизни».