Юрий Никитин - Последняя крепость Страница 18

Стивен поглядывал весело на одного, другого, предположил с той же шутливой веселостью:

– А нельзя ли жидовье вырезать на хрен, а тех хасидов – оставить?

Дуглас сказал с сожалением:

– Беда в том, что природа всегда держит пропорцию: на тысячу – талант, на миллион – гений. А если вырезать тупых да ленивых, то часть гениев и талантливых займет их место, природа пустоты не терпит. Потому, если логически точно, как если бы мы роботы, то у нас лишь два варианта: либо вырезать их всех, либо всех оставить, потому что, убирая дураков и подонков, тем самым, как уже сказал, умных и талантливых переводим на их места.

Стивен вскинул руки:

– Стоп-стоп, ловлю на слове. Мы не роботы, так что нельзя ли жидов под нож всех, а на их место поставить, к примеру, эскимосов?

Дуглас и Джон весело фыркали, но Дуглас, отсмеявшись, ответил серьезно:

– Можно. Только они должны поверить, что они – высшие существа, что мы грязь под их ногами, что они гении… и тогда они начнут изо всех сил учиться, развиваться, совершать открытия, изобретать… но мне как-то все равно, кто на меня смотрит сверху вниз и плюет на меня как на говорящее животное: евреи или эскимосы.

Джон подумал и сказал очень глубокомысленно:

– От эскимосов было бы обиднее!

– Наверное, – ответил Дуглас равнодушно, добавил твердым злым голосом: – Но для меня библия – наша Конституция, в которой сказано, что все люди рождаются равными. И на эту библию, нашу американскую библию, я и молюсь!.. И порву на тряпки всякого, что скажет, что он лучше другого уже потому, что дворянин, еврей или блондин!.. Другое дело, если он – профессор. Тут мне без разницы: еврей он, эскимос или монгол, я смиренно признаю, что профессор меня выше. Но не еврей, это понятно?

На следующий день Стивен в яркой клетчатой рубашке и полотняных шортах поднимался по трапу самолета. Почти весь салон заполнился такими же пестро и свободно одетыми туристами. Слышались довольные возгласы, все радуются началу отпуска и предвкушают встречу с древней землей, оттуда «пошло все».

Угнездившись в кресле, он положил на колени пестрые рекламные буклеты, их раздают еще в турбюро, в соседнем ряду как раз изучают и комментируют, а когда взлетели, достал из сумки сверхплоский ноут, раздвинул, чтобы экран был на размер книжной страницы.

Соседом оказался коренастый старик с широкой окладистой бородой. Он благополучно дремал при взлете, а когда самолет пошел над океаном, очнулся, повертел головой.

– Завтрак уже приносили?

– Еще нет, – успокоил Стивен. – Думаю, сейчас принесут.

– Слава Богу, – воскликнул старик. – А то чуть сердце не выскочило! Думал, проспал… Господи, что это такое читаете? Простите, что я подсмотрел, но как можно о таком читать…

Стивен посмотрел с любопытством:

– Вы, похоже, еврей?.. Из традиционалистов? Но это, как я понял, записано очевидцами. Евреи выводили пленных из города и убивали всех самыми зверскими способами: отрубали руки и ноги, вспарывали животы, разбивали молотами головы, зачем-то живыми бросали в раскаленные печи… И так убивали не одного-двух, а полностью население всех захваченных городов: десятки и десятки тысяч! Убивали женщин, убивали детей, убивали младенцев в люльках… Как подумаю, в какую страну я купил турпутевку, дрожь по спине! Начал бы читать раньше, лучше бы поехал в какую-нибудь Индию.

Старик поерзал, на Стивена то поглядывал как бы с желанием вступить в яростный спор, то опускал плечи и горестно вздыхал, вроде бы со всем соглашаясь, мол, да, вот такое мы говно, наконец развел руками в беспомощном жесте:

– Что сказать… Книги не горят. Что в них написано, то написано. Однако все-таки с Книгой надо поосторожнее.

Стивен удивился:

– Почему?

– Это не просто книга, – объяснил старик. – Простите, я не представился: Исраэль Лейбович. Когда вы читаете детектив, там один смысл и один вывод. Когда читаете женский роман, там вообще нет смысла, только увлекательное чтение. А здесь в каждой строке скрыто семь смыслов… столько же еще упрятанных настолько тщательно, что только будущие поколения сумеют понять!

Стивен разочарованно протянул:

– Ну, я всякой многозначительной хрени объелся еще в молодости. Теперь у меня иммунитет на всякую заумь.

– Это не заумь, – ответил старик кротко. – Написанное зависит от точки зрения автора, а она, в свою очередь, зависит от… возраста.

– Возраста? При чем здесь возраст?

– При том, – объяснил старик, – что это в математике дважды два всегда четыре. В истории же любая личность оказывалась то ангелом, то злодеем, то снова ангелом. Но в целом я могу предложить такую замеченную мною тенденцию… Молодые историки постоянно «разоблачают» все благородные деяния, доказывают, что в основе тех или иных поступков лежат фрейдистские мотивы, жадность, корысть, трусость, что ничего святого нет, а все это якобы благородство при национально-освободительных войнах или еще каких-то канонизированных историей случаях – брехня, подделка, а на самом деле… и далее все тот же набор из фрейдизма. У них крестовые войны велись из-за жажды пограбить, везде было и есть только свинство, предательство, трусость… Улавливаете? И потому нам тоже можно трусить, предавать, подличать и все такое общечеловеческое… Историк же в зрелом возрасте, переболев периодом разоблачительства, предпочитает видеть в истории больше примеров благородства, подвижничества, иначе не объяснить взлета нашей цивилизации с ее довольно высокой – я без шуточек! – культурой.

Стивен поинтересовался с недоверием:

– А как на самом деле?

Старик сдвинул плечами:

– Есть и то и другое. Но я абсолютно уверен, что если на заре в основе всех поступков действительно лежали жадность, корысть, трусость, то уже в юности было достаточно примеров благородства и величия духа. А сейчас, когда входим в пору возмужания… простите, но миром не только должны править более высокие мотивы… но и правят. В основном.

Стивен уцепился за это слово, как за соломинку.

– В основном! Но все же сколько вокруг дряни?

К их беседе начал прислушивался громадный мужчина с мясистым лицом, он занимал кресло по ту сторону прохода, сказал гулко:

– И эта дрянь преуспевает!

Стивен посмотрел на соседа. Тот лишь сдвинул плечами.

– Кто спорит? Но для меня это не оправдание, чтобы тоже быть дрянью.

Он просиял навстречу улыбающейся стюардессе, она катит в проходе между креслами изящный столик на колесах, доверху заставленный вкусностями, и Стивен понял, что дискуссия по Ветхому Завету окончена.

Гостиница простенькая, номер тоже дешевый, но хотя бы не на пятерых, он разложил вещи, принял душ, переоделся в рубашку еще попугаистее, чем была на нем, и, как подобает туристу, отправился смотреть город.