Юрий Иваниченко - Огонь в колыбели Страница 18

У Марты задрожали губы.

— Ты… ты… знаешь, кто ты такой?

— К сожалению, знаю. Во-первых, ваша рабочая сила. Во-вторых, муж для тебя, продолжатель вашего рода. Я просто прекрасно вписываюсь в вашу жизненную схему, так сказать, островную модель. А вот Лина — нет, не вписывается. Ей нет здесь места. Поэтому вы и объявили ей войну…

Домой вернулись в сумерки. Рэм нес на руках тоненькое, почти невесомое тело. Коротко остриженные льняные волосы, красное в клеточку платье… Голова девочки запрокинулась, и видно было, как в ямке между ключиц пульсирует голубая жилка. Жива…

Марта не видела ее тут раньше. Наверное, в гости на лето приехала. Из города. Неужели она хотела добраться домой? И покинула по своей воле тот зеленый островок, на котором застала ее беда?

— Кого это вы притащили? — буркнул старик, остро поглядывая исподлобья.

— Не видишь, что ли? — устало ответила Марта.

Рэм не отходил от девочки. Она все время молчала, иногда раскрывала глаза и, моргая длинными ресницами, обводила комнату взглядом, в котором застыло грустное удивление. Губы ее слабо шевелились, словно хотели что-то произнести.

— Как зовут тебя, доченька? — спросил Рэм, осторожно кладя ладонь на ее прохладный лоб.

— Ли-на, — долетел едва слышный шепот.

— Помоги мне, — прозвучал у него за спиной голос Марты. — Я согрела воду, хочу ее вымыть. Сегодня ей нельзя давать ничего, кроме молока. Неизвестно, когда она ела последний раз. Я скажу отцу, он посидит с нею.

Рэма страшно изумило то, что всегда молчаливый и хмурый старик начал причитать над Линой, называть ее крошечкой и голубонькой. Когда они с Мартой внесли ведра, полные горячей и холодной воды, старик торопливо вышел, словно испугался, что его застанут растроганным. Со двора опять понеслось его ворчанье, — все громче. Видимо, после долгого молчания старику трудно было сдержаться.

Лину выкупали и напоили теплым молоком, после чего она задремала. Рэм на цыпочках вышел из комнаты. Дверь за ним закрылась беззвучно, но он уловил какой-то неясный шорох и еще раз заглянул в комнату.

— Где… я? — донеслось из темноты. — Кто… вы?

— Тебе нельзя сейчас разговаривать, — Рэм избегал прямого ответа. — Ты долго болела, теперь тебе нужно набраться сил. Вот окрепнешь немножко и тогда спрашивай сколько хочешь, ладно?

— Так я… болела? — в ее голосе Рэму почудился скрытый укор. — А мама знает… где я?

— Мы найдем ее, — только и смог ответить Рэм и поторопился выйти на шепот Марты:

— Не трогай ты ее, пусть спит. Идем ужинать.

— Спокойной ночи, Лина.

Девочка не ответила, — да он и не ждал ответа. Марта появилась очень кстати. Что мог он сказать этому ребенку?

Стол был накрыт на двоих. Марта пристроила свечку на подоконнике.

— А где ж отец? — спросил Рэм.

— Он нас не дожидался, поел уже. Кажется, разыскал-таки бутылочку, как я ни прятала… Теперь завелся, нескоро остановится.

— Хоть услышу наконец, какой у него голос, — попытался шутить Рэм.

— Ой, надоест еще, — Марта пренебрежительно поджала пухлые губы. — Это он так долго из-за тебя молчал. А теперь освоился…

— Да в нем Цицерон погиб, — засмеялся Рэм, стараясь развеселить Марту. — Во декламирует!

Она не приняла шутливого тона и как-то обреченно вздохнула:

— Начинается…

Голос за окном звучал то вдохновенно, то гневно, полнился иронией и трагизмом, сплетал в один клубок страшные проклятия и нежные слова, ласковые имена и грязную брань. Отец Марты оплакивал гибель мира, крыл свою бывшую супругу, мужа Марты и его родичей. Муж Марты повинен был в том, что оказался никудышным хозяином, мать Марты тем провинилась, что дочь в нее удалась, такая же безголовая: зачем отпустила маленького в лес с этим болваном? Даже сочувствие к Лине, так поразившее Рэма, сменилось злобой: почему она спаслась, чужая девчонка, а не его внук?

Рэм еще не сталкивался с такими уродливыми проявлениями горя, ему было одновременно и жаль старика, и гадко. Наконец он не выдержал и сделал шаг к двери, но Марта преградила ему дорогу.

— Не трогай его! — умоляюще зашептала она. — А то он начнет бранить нас с тобой, а я… я так устала… я не выдержу…

Ладонь Марты легла ему на плечо, и он замер, не решаясь шевельнуться, чувствуя, как тепло ее руки переливается в его тело. Свечка замерцала, догорая, пугливые тени запрыгали по стене.

Выкрики старика долетали уже не так отчетливо, наверное, отошел дальше от окна. Но еще можно было разобрать, как он клеймит ученых — от них все беды! Громкие выпады против науки все чаще прерывались полусонным бормотанием. Потом звякнула кружка о ведро, стоявшее на скамейке, — после приступа красноречия деду захотелось пить. Скрипнула дверь, послышались тяжелые шаги: старик побрел в свою комнату. Щелкнул замок. Марта осторожно убрала руку с плеча Рэма.

— Он всегда был такой? — шепотом спросил Рэм, чтобы не молчать.

— Еще хуже. Сейчас постарел, хоть рукам воли не дает, знает, что теперь-то со мной не справится. А раньше… всем доставалось. Поэтому и мама бросила его. Не выдержала…

— А ты?

— А что я? Куда мне было деваться? Сестры разъехались, с мужниной родней не сошлась… Надо ж было где-то жить. А тут все-таки дом, хозяйство.

Она оглянулась на темное окно.

— Ночь уже…

— Я пойду, Марта. Добрых снов…

— Не уходи, — голос Марты дрогнул. — Мне страшно…

Легкие пальцы коснулись щеки Рэма. Он порывисто обнял ее и спрятал лицо в темных волосах.

Будто большая ночная птица раскинула сильные крылья и вылетела в раскрытое окно, унося с собою все печали. И сразу стало легче Дышать. Со двора потекла в комнату ночная прохлада и аромат маттиолы. Марта прерывисто вздохнула и тряхнула головой, отгоняя последние призраки. Волосы ее пахли дождей, позабытым вольным ливнем.

— Что ты несешь? При чем тут война? На войне убивают. А я не собираюсь никого убивать. Я и оружия-то в руках сроду не держала.

— Оружие разное бывает. Твое — равнодушие. Оно тоже убивает. Равнодушие к чужой боли, чужому горю, нетерпимость ко всему, что не укладывается в твои представления о жизни, к тому, кто чужой, не такой, как ты и твой отец… Лина чужая, потому что не такая. — Рэм старался говорить ровно, спокойно, словно объясняя очевидное. — Ты уничтожаешь не только Лину. Ты убиваешь и будущих ее детей. Ведь девочка, если мы выживем в этом аду, вырастет и сможет родить детей. Что если им предстоит заселять нашу землю снова?…

— А где ж ты, миленький, собираешься искать ей жениха? — Глаза Марты сделались колючими. — Небось, сам ждешь-не дождешься, пока она подрастет? Рыцарь-избавитель… Ну да, девочки быстро растут, я это знаю. Еще год-другой, и тогда… Ты просто меня не любишь! — она снова сорвалась на крик.