Орсон Кард - Ксеноцид Страница 19

Другую часть обучения она взвалила на себя добровольно. Цин-чжао отметила про себя, что ее отец настолько силен, что часто может на некоторое время отложить ритуал повиновения богам. Она хорошо знала, что, когда боги настаивают на очищении, желание — точнее, чувство необходимости — повиноваться им настолько сильно, что никто не в силах противиться. Однако каким-то образом отец противостоял ему — во всяком случае, достаточное время, чтобы совершать ритуалы очищения вдали от посторонних глаз. Цин-чжао мечтала о подобной силе, поэтому начала воспитывать себя. Когда боги внушали ей мысли о полной никчемности, когда глаза невольно начинали искать жилку на половице, а руки словно покрывались слоем грязного жира, она сдерживала себя, старалась сосредоточиться на происходящем вокруг и отложить ритуал насколько можно.

Сначала она считала полным успехом, если ей удавалось продержаться целую минуту, но когда сопротивление рушилось, боги наказывали ее, заставляя исполнять ритуал дольше и тщательнее, чем обычно. Однако Цин-чжао не сдавалась. Ведь она дочь Хань Фэй-цзы, не так ли? И спустя какое-то время, спустя долгие годы, ей стало доступно то, что когда-то осознал отец: человек может ужиться с нетерпением, сдерживать его, зачастую часами, подобно яркому огню, заключить в шкатулку из полупрозрачного нефрита — опасный, ужасный огонь, ниспосланный богами и пылающий в ее сердце.

А потом, оставшись одна, она могла открыть шкатулку и выпустить огонь на волю, но не единой чудовищной вспышкой, а медленно, постепенно освободить, чтобы он наполнил ее своим сиянием, пока она со склоненной головой прослеживала жилки на полу или склонялась над святой купелью в омовении, вытирая руки пемзой, щелоком, умащивая алойными маслами.

Таким образом, она превращала ярый глас богов в глубоко личное, упорядоченное наставление. Только в редкие моменты неожиданных срывов она теряла контроль над собой и кидалась на пол прямо на глазах у учителя или гостя. Она безропотно сносила эти унижения — так боги напоминали, что их власть над ней абсолютна и ее обычный самоконтроль зависит лишь от их прихоти. Цин-чжао была довольна достигнутыми успехами. По сути дела, с ее стороны было бы весьма самонадеянно ожидать, что когда-нибудь ее погружение в себя будет сравнимо с совершенным самоконтролем отца. Его величие происходило из того, что боги почитали его и, следовательно, не требовали публичного унижения; она же еще не сделала ничего, чтобы заслужить такую честь.

Помимо всего этого в процесс обучения входил один день в неделю, когда она помогала праведным трудам обыкновенных людей. В понятие праведного труда, естественно, не входила работа, которую обычные люди исполняли в конторах или на фабриках. Нет, праведный труд означал изнуряющую работу на рисовых плантациях. Каждый мужчина, каждая женщина и каждый ребенок на Пути обязаны были какое-то время посвятить плантациям, сгибаться и спотыкаться в мутной, доходящей почти до колен воде, сажать и собирать рис — или лишиться гражданства. «Таким образом мы чтим наших предков, — объяснил ей отец, когда она была еще совсем маленькой. — Мы показываем им, что никто из нас никогда не сочтет унизительным исполнять их труд». Рис, выращенный праведным трудом, считался священным; он подавался в храмах и в святые дни; в маленьких чашечках его выставляли в комнатах как подношение домашним богам.

Один раз, когда Цин-чжао исполнилось двенадцать, выдался ужасно жаркий денек, и ей не терпелось закончить одно научное исследование.

— Сегодня я не пойду на рисовые плантации, — обратилась она к учителю. — То, что я делаю здесь, куда важнее.

Учитель склонился в почтительном поклоне и удалился, но вскоре в комнату вошел отец. В руке его был зажат тяжелый меч, она вскрикнула от ужаса, когда он занес его над ее головой. Неужели он собирается убить ее только за то, что она позволила себе сказать что-то святотатственное? Но он не тронул ее — как могла она подумать, что он способен причинить ей зло? Вместо того меч опустился на терминал компьютера. Металл промялся, во все стороны разлетелись осколки пластика. Машина была уничтожена.

Отец не повышал на нее голос. Тихо-тихо он прошептал:

— Прежде всего — боги. Затем — предки. Потом — люди. Далее — правители. И в самом конце — ты.

Это было точное отражение Пути. Принцип, на котором основывался этот мир. Она совсем забыла: если она была чересчур занята, чтобы исполнять праведный труд, это означало, что она сошла с Пути.

Она никогда больше не забудет этого. И, спустя некоторое время, она полюбила солнечные лучи, обжигающие спину; воду, прохладную и темную, омывающую ноги и руки; рисовые стебли, подобно перстам показывающиеся из грязи и сплетающиеся с ее пальцами. С головы до ног вымазанная в иле, она никогда не чувствовала себя грязной, потому что знала: она приобрела эту грязь на службе богам.

Наконец, в возрасте шестнадцати лет, она закончила обучение. Осталось только доказать, что она способна справиться с ролью взрослой женщины — задание было очень трудным и достаточно важным, чтобы быть доверенным только тому, кто уже долгое время общался с богами.

Она предстала перед великим Хань Фэй-цзы в его кабинете. Комната была очень похожа на ту, где жила она, — большое открытое помещение; как и у нее, кровать была крайне простой — циновка, расстеленная на полу; посредине стоял стол с компьютерным терминалом, — все как у нее. Каждый раз, когда она входила к отцу в комнату, над терминалом обязательно что-то висело: диаграммы, трехмерные изображения, воспроизведенные сцены из прошлого, слова. В основном слова. Буквы или иероглифы плавали в воздухе, умещаясь в компьютерные подобия страниц, двигались вверх, вниз, в стороны, когда отец что-то сравнивал.

В покоях Цин-чжао часть комнаты была свободна. Так как отцу не требовалось прослеживать жилки на половицах, то, естественно, отпадала нужда в подобном аскетизме. Но даже при этом его вкус был крайне непритязателен. Коврик — из редких, с богатым рисунком. Низенький столик, статуэтка на нем. Стены голые, только на одной висит картина. Однако комната была настолько велика, что каждый из предметов обстановки чуть ли не бесследно терялся в ней, напоминая чей-то слабый окрик, доносящийся из далекого далека.

Смысл, который заключала в себе эта комната, сразу становился понятен всем: Хань Фэй-цзы предпочитает простоту. Чистому душой вполне хватало и этого.

Впрочем, Цин-чжао улавливала в обстановке несколько иной намек, ибо знала то, чего не знал никто за пределами дома: коврик, столик, статуэтка и картина каждый день менялись. И ни разу за всю свою жизнь она не видела двух одинаковых вещей. Урок, который она для себя вынесла, заключался в следующем: человек с чистой душой ни к чему не должен привязываться. Каждый день он должен посвящать себя чему-то новому.

Так как ее посещение носило официальный характер, она не вошла к нему как обычно, без стука, не встала за его спиной, разглядывая сменяющиеся на дисплее строчки, пытаясь догадаться, чем он сейчас занимается. На этот раз она прошла на середину комнаты и, встав на коврик, опустилась на колени. Коврик сегодня был цвета яйца малиновки, с маленькой прожилкой в углу. Она склонила голову, ни о чем не думая, даже не обращая внимания на прожилку, и замерла так, пока отец не поднялся со стула и не подошел к ней.

— Хань Цин-чжао, — произнес он, — позволь же мне насладиться восходом лица своей дочери.

Она подняла голову, взглянула ему в глаза и улыбнулась.

Он улыбнулся в ответ.

— Задача, которую я сейчас поручу тебе, не из легких, даже для опытного человека, — продолжал отец.

Цин-чжао почтительно склонилась. Она не сомневалась, что отец подберет для нее что-нибудь потруднее, и была готова исполнить его волю.

— Посмотри на меня, Цин-чжао, — сказал отец.

Она снова подняла голову, взглянула на него.

— Это не просто школьная задачка. Это проблема, возникшая в реальном мире. Проблема, решить которую поручил мне Звездный Конгресс и от решения которой могут зависеть судьбы целых народов и миров.

Цин-чжао и так достаточно волновалась, но теперь отец действительно напугал ее.

— Тогда тебе следует поручить ее человеку, которому можно доверять, а не неопытному ребенку.

— Ты давным-давно повзрослела, Цин-чжао. Ты готова выслушать суть задания?

— Да, отец.

— Что тебе известно о флоте на Лузитанию?

— Ты хочешь, чтобы я рассказала тебе все, что мне о нем известно?

— Я хочу, чтобы ты поделилась со мной только тем, что, по-твоему, имеет значение.

Вот оно что… Ее задание заключается в том, чтобы показать, насколько четко она сумеет отделить важное от незначительного в какой-то определенной проблеме.

— Флот был послан, чтобы подавить мятеж, возникший в колонии на планете Лузитания. Законы, касающиеся невмешательства в жизнь единственной известной человечеству разумной инопланетной расы, были жестоко нарушены.