Александра Давыдова - Бестиарий. Книга странных существ Страница 2

– Буру-бу!

– Вот и я говорю, что она, наверно, нынче на дне озера прячется, стыдно ей, что уплыла без спросу.

– Буру…

– Так ты поможешь с желанием?

– Бурумбу! – оживился Желанник.

– У меня ведь их, как лапок у паука – целое одно! Ты слушай: я как-то раз решил на мельницу ночью залезть, чтоб луну потрогать.

– Бурум-бурум! – дернулся зверь.

– Ага, я тож скумекал, что она не бронзовая. Думал, из серебра. Вот бы то серебро достать да переплавить в колокольчик.

– Буру…

– Ага. Вот я и полез. Да луна исчезла за облаками. С тех пор я ее и не видал. Ты ж поможешь? – спросил дурак.

– Бурумбу!

– У меня ведь желаний, как лапок у паука – целое одно! Ты вот что исполни…

Взревел Желанник, встал на задние лапы.

– Да ты еще не дослушал, – не унимался Фуниль, – на ярмарке седло продавали…

– Бурум-бурумбурум-бурум!!! – завывая, как стая раненых волков, бросился прочь Желанник.

– Погоди, ты ж еще желание не услышал. У меня ж их, как лапок у паука – целое одно! – пустился вдогонку дурак.

Сказывают, что дней через пять вернулся Фуниль из Рассветного леса. Веселый, песню напевающий.

И никто не мог дознаться, что за желание исполнил зверь у дурака.

Только вот исчез с тех пор Желанник, а у всех пауков стало восемь лапок вместо одной.

Давным-давно это было.

Ночная кобыла (скриптор Анастасия Шакирова)

Ай, Шайери! Черноволосая Шайери, быстроногая Шайери! Не было во всей степи девушки красивей Шайери, не было нарядней! Посватались к ней трое братьев: хмурый Майон, хитрый Боар, лихой да веселый Хриал. Выбрала она старшего, Майона.

Хитрый Боар, средний брат, повздыхал да смирился. А лихой Хриал никак смириться не мог. Сказал он Шайери: хочешь, приведу тебе волшебного тура, рассветного тура, выйдешь за меня тогда? Ничего не ответила ему Шайери.

Ускакал Хриал, вернулся через три дня уставший, конь под ним хромал. Вел он на аркане тура, алого, как солнце на рассвете, и тот тур освещал становище ярче десятка костров. Даже не взглянула на подарок Шайери.

Сказал Хриал: хочешь, приведу тебе волшебного волка, закатного волка, выйдешь за меня тогда? Ничего не ответила ему Шайери.

Ускакал Хриал, вернулся через девять дней израненный, конь под ним дрожал, еле ступал. Вез он на седле степного волка, рыжего, как закат, и тот волк обжигал руки всякому, кто трогал его. Не вышла к нему из шатра Шайери, служанок послала.

Сказал Хриал: хочешь, приведу тебе волшебную кобылицу, ночную кобылицу, выйдешь за меня тогда? И на этот раз промолчала Шайери.

Ускакал Хриал, вернулся через тринадцать дней ни жив, ни мертв, в крови – своей и чужой, без коня и без оружия. Вел он кобылицу, своим же поясом связав ее, и была та кобылица черна, как самая темная беззвездная ночь, а глаза ее – желты и круглы, точно лунные плошки. Грива же щетинилась острыми иглами, точно спина дикобраза.

Возможно, и на сей раз горделиво отвернулась бы Шайери – но не было ее в шатре, и не было ее на землях племени, и никто не нашел ее, и никто не знал, где искать, даже Майон, ее жених. И тогда из последних сил вскинулась измученная кобылица, ударила острыми копытами в грудь Хриалу, отчего ему пришла смерть – и умчалась прочь. И ночная тьма опустилась на становище. И никто не заметил, куда исчез тогда Майон.

Тьма не уходила трижды три лунных месяца – и лишь волшебные звери спасли тогда племя, да ум Боара, ставшего вождем. Алый тур освещал становище, и рыжий волк согревал замерзших. А когда наконец мгла отступила, и настоящее солнце взошло над степью, и боги смилостивились, вернув все как было – приказал Боар отпустить зверей на волю, дабы не гневать больше тех, кто сильнее людей.

Говорят старики, что до сих пор бродит по степи черная кобылица с иглистой гривой. И что заплутавший путник, оставшийся допоздна вдалеке от родных шатров, может ее встретить. Говорят, если ты мужчина, то, увидев ее, сними немедля пояс и брось на землю – покажи, что не собираешься ее спутывать. И глаза закрой. Как услышишь цокот копыт удаляющийся – значит, ушла, а пока не услышишь, то так и стой, иначе пожалеешь, что на свет родился. Если же ты женщина или ребенок, то просто позови ее по имени – Шайери, Шайери! И не тронет тебя ночная кобылица, пройдет стороной.

Ай, Шайери…

Зелье (скриптор Наталья Козельская)

Наверху затопотали.

– Тшш, дети, не бойтесь, это часто у нас так, – прошипела Эмма. – Сидите тихо. Полнолуние сегодня, буйный день.

Малышня в гнезде завозилась, запищала. Серые Ушки попытался вылезти на волю, остальные его подмяли, задавили тельцами, только хвост из этой кучи-малы торчал воинственно, да четыре пальца когтишками мяли солому. Эмма вздохнула. Что может быть естественнее полнолуния и естественнее детей? Но они вечно оказываются в одно время в одном месте, оба мешают, и всегда приходится разрываться на два фронта сразу.

Наверху грохотало. Шкворчало, булькало. Иногда сквозь половицы вниз падали горячие искры – надо законопатить щели, думала Эмма – но тут же гасли. В подполе было темно и сыро. Наверху фыркал пламенем очаг и кипел котел. А еще сверху бубнили.

– Пестрый кот три раза визгнул.

– Еж четыре раза пискнул.

– Гарпий крикнул: «Час настал!»

– Разом все вокруг котла!

Сыпьте скверну в глубь жерла!

Жаба, меж сырых камней

Тридцать семь ночей и дней

Ядом превшая во сне,

Раньше всех варись на дне.

Эмма покружилась по подполу, подбирая щепочки и ворсинки. Кажется, все готово. Малышня, цыц!

Собрать круг, расставить обереги… Угольком начертить символы под котлом. Прислушаться. Человеческие голоса грубые, ни единого полутона, но уж фразу «мышишерсть» Эмма со временем научилась различать. Мыши шерсть! Мыши шерсть!!

– Бабушка, а почему ты такая лысая? – спросил однажды Серые Ушки.

– Потому что такова судьба моя, – ответила тогда Эмма.

– Пса язык и мыши шерсть! – сверху кто-то снова затопал, котел булькнул утробно.

Пискнув, Эмма выдрала клок из бока. Сколько там этих клоков осталось-то, на год, два, не больше. Бросила в центр круга. Прошипела слова. Обереги почернели, обуглились. Эмма закрыла глаза и опять, в сотый, наверное, раз, свернулась комочком посреди круга.

Мыши шерсть!

Кашляет, задыхаясь, молодой принц Людвиг Густав Ромуальд Теодор. Только что он ел свиной окорок и запивал вином, но внезапно спазм перехватил горло. Придворные бегают, лицо принца багровеет.

Мыши шерсть! Конь на скаку начинает елозить спиной под седлом, непонятно, как ему это удается, но он просто неистовствует, словно всадник восседает на голой спине, лишенной кожи. Коню больно! Герцог Густав Кастильский падает оземь, голова раскалывается о лежащий в траве камень, словно яйцо о столешницу.

Мыши шерсть! Младенец Роберт, единственный наследник дома Петергринов, утыкается слюнявой розовой мордашкой в подушку и никто не видит, как мордашка синеет, потому что…

Мыши шерсть!

– Что ты делаешь? – Серые Ушки выбрался из гнезда и дергает Эмму за хвост.

– Похоже, ты скоро поймешь, – Эмма прикрывает лапкой кровоточащий бок. – Ты хочешь понять, правда?

– Правда, – Серые Ушки шевелит усами, принюхиваясь. – Магией пахнет, да?

– Да, – Эмма гладит его по белесой макушке. – Чтоб они подавились этой магией. Мыши шерсть! Вот уж нет, где нашу шерсть отберут, там мы сами отомстим. Правда, детка?

Серые Ушки кивает и гладит Эмму по лысому боку.

Имраска (скриптор Максим Тихомиров)

В деревне у восходного берега земли жила девушка, по имени Имраска, в которую был влюблен Лангис, молодой человек из септы златорей. Имраска была в едовом услужении у семьи Койелео, и когда пришел срок, Кол Мойгол, отец этой семьи, ударил девушку клинком из железного камня и принес плоть Имраски в дар своим родичам и себе.

В день, когда семья Койелео начала есть Имраску, Лангис тайком нырнул в яму отхожего места семьи Койелео и укрепил ведро из ореха-кунбао прямо под дырой в полу, в которую справляли нужду все члены этой семьи. Всю неделю, пока тело Имраски исчезало в чревах семейства Койелео, Лангис еженощно менял заполненное ведро на пустое. Содержимое ведра он собирал в большой горшок с плотной крышкой, не упуская ни кусочка, ни капли.

Кости Имраски Лангис отыскал в псарнях семьи Койелео, где ими забавлялись свирепые псы и щенные суки; лишь немногие из осколков костей без следа сгинули в собачьих желудках. Кости Лангис также отправил в горшок. Смесь костей и экскрементов весила меньше, чем Имраска перед закланием, и Лангис, обратившись за советом к лесному оракулу, добавил в горшок акульей крови, гнилых дикобразьих шкур и голов со змеебойни, после чего счел, что приготовления его закончены.