АнВэ - МыШли. Литсемья ИнгузАнВэ Страница 2

Душа не смогла взлететь, значит, не сейчас. Ещё слишком рано. Я когда-нибудь вернусь, чтобы помочь ей освободиться. Мне пора домой – в недвижимую чёрную пустоту, больше похожую на бесконечно наполненную смыслом бездну.

3

Мне кажется, я начал видеть сны, потому что не могу дать объяснение произошедшему. Всё меньше и меньше отличаюсь от людей. Хотя звери тоже видят сны. Люди старательно отгораживаются от природы, а я противопоставляю себя и им, и ей. А ещё той, что бестелесно держит невидимую свечку в момент, когда зачинают новую жизнь. Мы практически не видимся, наши пути редко пересекаются. Сейчас женщины почти не умирают при родах. Она дарит то, что я забираю. Белый ласковый свет контрастно граничит с моей чёрной пустотой. Но мы не видим друг друга, скорее, чувствуем присутствие. Мне кажется, все слова о жизни, любви и радости только про неё и сказаны. Интересно, могли бы мы стать парой? Или я всего лишь бесплотный одинокий зверь? На эти размышления меня натолкнул последний сон:

Я пришёл в странное белое место, о котором люди думают до самого конца жизни. Времени здесь вообще не было.

Я замкнул очередь, она шла по спирали, медленно закручиваясь. Впереди на свету исчезали души. Наконец белое свечение добралось до меня, и прежде чем растаять, я кое-что увидел. Шарики вращались по спирали, внутри ещё тысячи подобных витых линий. Всё, что можно представить, – тоже их часть. Скруглённая витая Вселенная, похожая на хрустальный шар, в котором плавают бесчисленные звёзды.

Я мог задать любой сложнейший вопрос и сразу получить доступный ответ, но очередь не может остановиться, души не должны ждать. Правда, чуть позже всё это сотрётся из памяти, как я сам. Вот она, соль: знаешь тайны, раз – и всё. Но перед этим белым светом я начал вспоминать то, что давно уже знал. Такой хитрый механизм, жестокая конвейерная лента. Я не успел задать ни одного вопроса, как кто-то меня начал втягивать в белый свет:

– Подумай о чём-нибудь.

– Хорошо.

– Выбор уже сделан, прощай.

– Я вернусь сюда?

– Если захочешь. Пойми, каждый видит всё это так, как он представлял при жизни. Ты не слишком веришь ни одной из религий и потому видишь образ конвейера.

– Бог, ад или рай есть?

– В следующий раз…

– Кто я? Смерт…

– Почти…

– Но я всё забуду!

– Значит, никогда…

Всё исчезло – возможно, я проснулся. Взглянул наверх, и мне показалось, что невидимый Смотритель улыбнулся с высоты, а вокруг, в пустоте, захлебнулась диким смехом метель.

4

На асфальте блестели тысячи снежинок. Серебристые дома мёрзли снаружи, грели внутри. Даже тепломагистраль залатали и зарыли до новых аварий. Заводские трубы почему-то дымили белым, казалось, они подогревают весь город.

Ежи метровых антенн поддерживали небо. Может, потому оно здесь ещё держалось? Был тёплый зимний день. Этот мир не казался мрачным. Я люблю его таким. Особенно сидя в кафе и попивая горячий мокко, который всё же не может согреть меня изнутри. Пью почти кипяток, а щёки даже не розовеют. Тепло растворяется в моём холоде, но создаёт уют.

За окном пошёл красивый, почти декоративный снег, как будто асфальт – это булочка, щедро посыпанная ванилином. Но пора встретить человека, не забывающего ничего. Пока он шёл, мне успели принести блины. Забавно, что люди по-разному видели меня. Для персонала за столиком сидел угрюмого вида средних лет клиент в чёрном пуховике, для детей на стуле развалился смешно одетый юнец, похожий на весёлого клоуна; казановы видели эффектную даму в ярко-дорогой шубе, а одинокие девушки – романтично настроенного молодого человека с розой в руках. Всем им ещё долго жить, потому что те, кому мало осталось, вместо меня наблюдали пустой столик. Но только тот, кого я жду здесь, видит мой настоящий облик. У Испытателя другая роль: он – простой человек, который, умирая каждый раз, помнит всё, что с ним было до этого, включая каждый мой приход. Можно сказать, мы друзья.

– Наверное, глупо желать тебе здоровья, скажу лучше привет.

Я отвечаю тем же словом и поднимаю глаза. На этот раз передо мной стоит девушка лет двадцати типичной наружности, невзрачно одетая.

– Как рано, – вслух досадую я.

– М-да. Неудачная жизнь – надо начинать сначала. Переигрывать, так сказать. Я не жалею ни о чём с тех пор, как помню всё. Кстати, ты знаешь, что такое компьютерные игры?

– Немного. Но несколько человек от них умерли по-настоящему.

– Иногда мне кажется: вот начинаю я снова жить, а это всё обман. Как будто загружаю последнее сохранение, но в нём ошибка, и игра выкидывает меня на самое начало.

– От них у кого-то приступ этой, как её?

– Эпилепсии?

– Точно! А кого-то ещё сердце подвело. Ну да, что это я о работе? Как ты?

– Умираю, как обычно.

– А что кроме этого делаешь?

– Да так, рисую и пишу, а вообще не знаю, где себя реализовать. Как обычно. Рождаюсь и умираю, но ничего не меняется, – она почти улыбнулась.

– Ясно, – на этом слове я обнял её и забрал душу. Никто в кафе этого не заметил, только двумя посетителями стало меньше.

5

Как очень часто пишут и говорят, прошло много времени. С этим не поспоришь, действительно, секунды, часы и минуты именно идут. Вернее, уходят навсегда. Например, как взмахи того маятника-стетоскопа. Я не ощущаю их, но знаю, что люди обычно не забывают о времени, напряжённо задумываясь, до чего же дожили. Видимо, в этом виновата их хрупкая физиология. Цари природы ничем не лучше безумных, ослеплённых местом и временем мотыльков. А мне скучно считать бесконечность, хотя она ли это?

Но снова нужно идти оправдывать своё существование. И опять это тот же человек. Даже не зная, как его зовут, всегда смогу понять, кто передо мной. Я вообще не помню имён, только лица, особенно глаза. Взгляд – это нечто непередаваемое. Некоторые смотрят на тебя самой жизнью, у других же внутри пустота, похожая на мою. Глаза не знают языков, они беззвучно передают состояние и мысли. Иногда люди способны понимать это. Через глаза видно душу, наверное, потому что она лежит в голове. Странно, но её расположение часто приписывают другим органам. Может, из-за того, что они чаще болят? А как же мигрень в таком случае? Всё это какие-то предрассудки: приписывать голове – расчётливость, а сердцу – чувственность. От человека же зависит, а никак не от того, где у него душа. У многих она в пятки уходит, но всё равно же в голову возвращается. И размеры её не влияют на качество. Бездушных людей не бывает, просто так говорят про тех, у кого она не на месте. Нельзя душу потерять или продать. Она заперта в теле до моего прихода и самопроизвольно освободиться не может. За всеми я не могу успеть в одиночку, поэтому есть другие Исполнители. Но с ними мне не встретиться, мы всегда друг от друга далеки. Как жаль, что нельзя отказаться или послать кого-нибудь другого вместо меня к тому человеку…

Он сильно постарел, но преклонный возраст сделал его ярче. Волосы светились чистой сединой, спокойные глаза наполнил смысл, глубокие морщины легли на лицо правильными линиями. Всё его тело было настолько безмятежно, что создавалось ощущение статуи. Даже дышал старик тихо-тихо. Я подумал, что опоздал, но он вполне ясно посмотрел в мою сторону. В комнате никого не было, кроме могильного холода и меня. Я непроизвольно появился. Тень обвила меня, как плащ, бесцветные глаза позеленели, белая кожа проявилась, как на фотографии. Вид тот ещё. Под мои ноги, которые больше не отбрасывали тени, подскочил пол, вокруг меня сомкнулся воздух, в нос ударил резкий запах старости. Всё стало таким предметным. Даже старик. Теперь он меня точно видел, но ничего не хотел или не мог сказать, просто смотрел. Мне казалось, что на меня смотрит уже труп, но он моргал, и это было самым страшным. Чувствуя в себе пустоту, я бежал от невыносимо смиренного взгляда. Старик давно меня ждал. Но я не хотел приходить за ним. Пусть это эгоистично, глупо и неправильно.

Что ему было надо? Зачем он смотрел на меня? Должно быть наоборот. Он же не может ничего мне сделать! Неужели я только тень? Или мёртвая душа, собирающая души? Кто же, что же я такое? Неужели я – это я? Ненужный клубок обесточенных проводов-нервов. Сколько раз я хотел спросить у очередного человека, зачем мне нужно всё это делать, но люди не хотят слушать. Они корчатся в агонии, боятся или, наоборот, смело смотрят сквозь меня. После таких мыслей остаётся только тяжёлое чувство собственной пустоты. И никаких ответов, только немые мрачные абстракции.

Снова комната в серых тонах, занавешены окна. Старик лежит на кровати. Я вхожу, ведя за собой мертвецкий холод. На этот раз на мне балахон, только нет косы. Это пафосный балласт. Вместо косы я несу какую-то нелепую ответственность на своих плечах. Устало служу непонятно кому, неясно зачем. Почему-то терплю всё это. Живу уже почти как люди, ненавидя своё бессмысленное существование. Записываю свои мысли, шепчу их в ночной тишине. Вот дети умирают легко, потому что верят в чудеса. Взрослые же давно перестали воспринимать мой мир. Хотя некоторые из них опережают своё время с помощью верёвок, газа, таблеток и других опасных вещей. Но стоит вернуться в ту серую комнату.