Георгий Гуревич - Когда выбирается Я Страница 2

Вот я сидел на скамейке запасных всю зиму, пока не расхрабрился на решительное объяснение.

Умом-то я понимал, что мои перспективы безнадежны. Приятелю своему, даже постороннему, глядя со стороны, сказал бы: "Друг мой, шансы твои равны нулю, не позорься, уйди, здесь ты не добьешься ничего". Умом я понимал, но сердце хотело надеяться и заставляло ум придумывать контрдоводы: "Ты ошибся, ум, ты перемудрил, с тобой играют в холодность, а ты игру принимаешь за равнодушие, уйдешь молча, порвешь из-за недомолвки, надо поговорить откровенно, надо объясниться..."

И под предлогом срочной переписки (Эра работала машинисткой и охотно брала заказы на дом) я отправился к ней в середине дня, когда соперников быть не могло" никто не помешал бы.

Эра лежала на кушетке в кимоно, черном, с громадными бледными розами, покуривая сигарету и поглядывая на телевизор. Как раз на экране чаровал зрительниц Михаил Карачаров-герой фильмов "Самая первая любовь", "Ей было шестнадцать", "Сердце - не камень" и прочих в том же духе.

"Но если это настоящая любовь?" - убеждал свою партнершу Карачаров.

Я попросил разрешение выключить. Смешно было бы говорить о чувствах дуэтом: один - в комнате, другой в рамке экрана.

- Звук убавьте,- сказала Эра.- Мне досмотреть хочется.

И закинула руки за голову, позволяя мне любоваться своими великолепными локтями.

Недовольно косясь на экран, где артист шевелил черными губами, я заговорил о своем чувстве.

Эра слушала, не отводя глаз от телевизора. Карачаров проповедовал что-то умудренно-черртвое. Его партнерша ушла в слезах. Лицо моей партнерши не выражало ничего.

- Вы меня не слушаете, Эра?

Пауза.

- Слушала.

Пауза.

- Ну что вам сказать, Юра? Человек вы хороший, умный (подслащенная пилюля?), ученый... и внешне вы ученый, очкарик, как говорят. А мне нравятся мужественные и красивые. Вы не верьте женщинам, когда они говорят, что внешность для них не играет роли. Некоторые любят некрасивых, но это компромисс, уверяю вас. А я не хочу сделок с сердцем. Хочу гордиться, идя под руку с мужем. Хочу, чтобы оглядывались на меня, хочу зависть вызывать, а не жалость. Вот за таким,- она показала ресницами на экран,- я пошла бы на край света.

- Значит, все дело во внешности?

Пауза.

- И, будь я похож на Карачарова, вы ответили бы иначе?

Эра кивнула ресницами.

- И пошли бы со мной на край света, со мной - Юрием Кудеяровым, аспирантом по кафедре петологии?

Эра пожала плечами:

- Не понимаю, чего вы добиваетесь? Пошла бы, вероятно. Но ведь это теоретический разговор. Вы Юра Кудеяров с лицом Юры Кудеярова.

Я промолчал многозначительно. Ведь Эра не знала, что я - человек, выбирающий "Я".

И, не откладывая дела в долгий ящик, я отправился прямо от Эры в кино на "Любви все возрасты покорны" с Михаилом Карачаровым, в обычной для него роли эгоистичного, отрицательного юноши-соблазнителя, ставящего свои удовольствия или интересы выше семейных обязанностей. Взял билет в последнем ряду, уставился на тупые носы туфель и начал настраиваться.

Как настраиваешься на перевоплощение? Обыденно. Стараешься изгнать все разумные мысли из головы. Думаешь о носках туфель, думаешь о своем дыхании. Четыре удара сердца - вдох, два удара - пауза, четыре - выдох. Вот уже сердце и пульс введены в ритм, можно ускорить, можно замедлить, можно остановить. Все тело в ритме, ты сам качаешься на волнах, мысли тоже на волнах, колышутся, как на надувном матраце. Странное ощущение!

Нельзя сказать, что оно неприятное, но в мире исчезает определенность. Пространство не трехмерно, прошлое не отличается от будущего, зрительный зал от экрана. И я уже не я, я - кто угодно и где угодно. Смотрю сам на себя из соседних кресел, равнодушно скольжу взглядом по этому невзрачному очкарику в последнем ряду, уставившемуся на собственные ботинки. А сам я - встрепанный парнишка с леденцом за щекой, я - девушка со стрельчатыми ресницами, я - ее лохматый спутник, я - толстая дама, заботливо развязывающая шарф своей дочурке, я - тени, мелькающие на экране, я - бегуны на старте, ракета, взлетающая в клубах дыма, я - рабочий и колхозница, стоящие на пьедестале перед выставкой, я - артист Михаил Карачаров, черноротый, соболинобровый... Тут надо зацепиться, на этом сосредоточиться.

То, что я рассказываю здесь, не рецепт. Это внешние приемы, которые помогают мне. Вам они не помогут, потому что у вас нет некоторого секрета, того, о котором я вынужден умолчать.

Итак, я - артист Карачаров. Это мои блестящие брови, мои кудри, прилипшие к потному лбу, мой нос с горбинкой, мои безупречные зубы, моя ироническая улыбка.

Я - Карачаров, а не Кудеяров. Я должен вжиться в этот образ.

Вообще-то я видел его в жизни, как-то встречался на дне рождения у общих знакомых. От хозяев дома знаю, что в быту Карачаров совсем не такой, как на экране. Да, он кумир истеричных девиц, но девицы - не суть его жизни. Карачаров - работяга. Он встает в семь утра, плавает, ездит верхом, работает на кольцах и на брусьях. Он знает свои роли нередко глубже, чем авторы, подсказывает реплики сценаристам и трактовку режиссерам. В кино он пошел со сцены, но, считая работу в театре основной, не оставил прежней труппы. В прошлом сезоне он снимался в Ленинграде и три раза в неделю ездил туда на съемки. Шесть ночей в поезде еженедельно - это весомая нагрузка. Его мечта образы Шекспира: Гамлет, Отелло, король Лир даже. Но ему не дают этих ролей внешние данные не те. Карачаров редкий, если не единственный человек, который ждет с нетерпением, чтобы годы провели борозды на его лбу.

Это я жду с нетерпением, чтобы годы провели борозды на моем лбу. Это я хочу сыграть кароля Лира, а мне твердят про внешние данные. Я вынужден изображать пошлого красавца, хотя по натуре я труженик. Это я топчусь на игровой площадке, на пятачке, прожаренном "юпитерами". Это мне кричат: "Ваша реплика, Миша!" - "Любви все возрасты покорны".- "Не так, Миша, ироничнее",

"Еще раз, Миша, с другой съемочной точки", "Нет, Миша, вы заслонили Танечку, еще разок..." Журчит кран, оператор чуть не вываливается с аппаратом вместе. Вживаюсь в пошлость: "Любви все возрасты..." - "Мишенька, еще раз, так получается в профиль". Но надо раздражаться, но раздражение нужно, а самоуверенная пошлость...

Так я вживался в образ артиста три часа - на сеансе 18.30 и сразу же на следующем сеансе, 20.15. Больше трех часов подряд выдержать трудно. Вживапие занятие утомительное. Три часа надо воображать себя не собой и не соскользнуть на прежнее "Я". Конечно, соскальзывание - не катастрофа. Это не сказочная белая обезьяна, о которой нельзя думать ни разу, чтобы не загубить все колдовство. Мое колдовство не губится от посторонних мыслей, оно только тормозится. Но если все время вспоминать, что ты Кудеяров, не получится ничего.