Александр Сапаров - Прыжок в прошлое Страница 21

Мы приготовили с Антохой все к удалению зуба, и я посадил дьякона на стул, но на всякий случай позвал двух здоровых мужиков посидеть за дверями, хотя при рауш-наркозе фаза возбуждения не очень проявляется, но на всякий случай надо поберечься.

И правильно сделал. Потому, что дьякон нюхнув эфира, сначала слегка " поплыл". Потом попытался встать, и разметал нас с Антохой, как котят. Но ворвавшиеся мужики быстро усадили его обратно, Антоха с фонарем под глазом продолжил наркоз, я отпустил мужиков, и благополучно удалил больной зуб. Минут через десять Гаврила пришел в себя и с удивлением смотрел на, наливающийся синим цветом, фингал у Антохи под глазом.

– Так парень, это что же я тебя так саданул? Прости Христа ради, я даже не помню, как это случилось, а зуб то вы мне думаете драть? А то что-то меня покачивает от вашей водки.

– Так отец дьякон – зуб то вот он, держи.

Дьякон с удивлением смотрел на свой, навсегда потерянный зуб, и по его лицу расплывалась улыбка.

– Так это что, я десять копеек то не зря отдал, а ведь рука еле поднялась, Благодарствую боярин, легкая у тебя рука.

Довольный дьякон ушел, не забыв положить две деньги в руку Антохи, за ущерб. Итак, моя медицинская практика в Москве началась.

Плохо было то, что эфира оставалось совсем немного, и хотя мы старались держать его в бутылях с притертыми пробками и заливали воском, он все-таки испарялся. Но я сейчас уже в подробностях отработал всю технологию производства и очистки эфира и Антоха тоже мог механически провести все эти манипуляции, смысл, которых он не особо понимал, но для него было ясно, что мы что-то делаем с обычным хлебным вином. После чего оно превращается в дурман-водку.

После ухода дьякона я пошел смотреть, в какой стадии находится строительство моей мастерской-лаборатории, работа кипела, построить сарай трудностей не представляло. Вот уже печка с перегонным кубом, это было сложно, но Федька уже привез сегодня много чего для лаборатории и собирался завтра снова на торг, а печник должен быть завтра и мне уже снова придется самому объяснять ему все хитрости, которые я планирую.

Обед подали поздно, я уже привычно поел в печальном одиночестве, прислуживали мне моя кормилица и Матвей. Фекла пока я ел, все время вздыхала.

Когда я спросил, что она так вздыхает, то услышал следующее:

Ох, Сергий Аникитович, ты такой был тихий отрок, все молился больше, да книги святые читал. А сейчас не узнать, изменился совсем, цельный день шум и гам стоит. Теперича, так каждый день будет?

– Да нет, Феклуша, вот наладим все и будет потише, только болезные то ко мне теперь ходить будут. Государь Иоанн Васильевич пока думает, на какую службу меня взять, а деньги то сейчас нужны. С вотчины пока доходов нету, так. что готовьтесь, что будут люди новые появляться, тихо, как раньше не будет.

Фекла вздохнула и перекрестилась на икону, висевшую в красном углу.

На следующий день все началась также, я опять проснулся одним из первых. Вышел во двор, когда еще там никого, кроме сторожа не было видно. Но мое появление сразу подняло всех началась суета, Я же взяв двух вчерашних холопов, которые вчера бдительно охраняли меня от дьякона отправился в церковь на утреннюю службу. Когда я встал на свое место, поп удивленно посмотрел на меня. После окончания службы, я подошел к нему для благословения и завел разговор, о том, что чувствую в себе силу писать иконы и прошу для этого благословения и разрешения, живу я смиренно, кротко, стараюсь выполнять все заповеди господни по мере сил своих, А для своей приходской церкви напишу икону в дар, какую отец Евлампий пожелает, а также собираюсь я лечить больных именем господа, и прошу, как все будет сделано освятить мои постройки. Отца Евлампия речь моя воодушевила, и он благословил меня, но вот по вопросу икон сказал, что посоветуется с вышестояшим начальством, но, тем не менее, попросил написать пока небольшую икону образ Николая Угодника, как я понял, эта икона была нужна Евлампию для предоставления епископу. Что же касается моей лаборатории, то здесь он заосторожничал, и сообщил, что освящение может состояться только после осмотра им и еще несколькими монахами.

Когда мы вернулись все вокруг бегали, как подстреленные, пришла подвода, загруженная досками, для постройки мебели, в очередь стояли подводы с кирпичом и железом для постройки печи, и над всем этим царил Федька, который успевал давать команды, куда и что выгружать, и складывать. Дед Васька Санник также был тут, он проверял около подводы свои инструменты, а за ухом у него торчал, почти как у наших плотников карандаш, только не химический, а серебряный. Я еще подумал, неплохо дедок устроился, еще не у каждого художника такой карандаш имеется, и сообразил, а вот тебе еще один способ стать богатым, начать делать карандаши.

Вид стройки меня настолько воодушевил, что я позавтракал с большим удовольствием, мне не терпелось, тоже внести свою лепту в это дело.

Поэтому я достал краски, купленные еще в Торжке и небольшую кипарисовую доску, уже подготовленную для письма, с тем, чтобы написать образ Николая угодника. Фекла, которая, зайдя ко мне, спросила, что я делаю, услышав ответ, встала на колени и со слезами на глазах стала молиться, чтобы ее мальчику Господь дал силы для такой работы.

Осмотрев доску, я поставил ее напротив окна взял в руки палитру и положил первый мазок. Как всегда, когда я рисовал, я не обращал внимания на окружающее, когда же я оторвался от работы, то оказалось, что вокруг молчаливо стоять моя прислуга и открыв рот, наблюдают за рождением лика святого. Я закрыл недописанную икону тряпицей и встал, чтобы выслушать хвалу моим способностям. Но больше всего меня заинтересовало, выражение уважения в глазах краснодеревщика Васьки, видимо тот уважал в людях их таланты, а просто боярин, для него значил только источник дохода и больше ничего. После этого он выслушивал мои пояснения с гораздо большим вниманием и похоже понял что такое письменный стол с ящиками, полки для книг, легкие стулья, и шкаф. Поговорив со столяром я вышел на улицу и пошел в мастерскую, там уже на дубовых плахах выкладывалась печь, печник с помощником работали молча и быстро. И о чудо! печник был трезвый, да шестнадцатый век не двадцатый, подумал я.

Федька подошел ко мне и повинился:

– Сергий Аникитович, вы пока икону малевали, тут болящие приходили, но я их всех знаю, за душой у них ни копейки нет, мы им Христа ради подали всем, а лечатся пущай молитвой.

Я стоял в раздумье с одной стороны мой долг врача говорил, помогай всем, с другой буду помогать всем останусь гол, как сокол. И я для себя решил, пока богаче не стану, серебра, злата не соберу, беднякам помогать только по большому выбору, родне там или еще кому.