Андрей Лазарчук - Параграф 78 Страница 21

   – А серьёзно?

   Я только махнул рукой.

   Нет, мне хотелось рассказать. Скиф был единственный, кто бы меня понял. Вообще-то – если вам осталось жить месяца два, а ваша жена не желает заводить ребёнка – этим так и подмывает поделиться с кем-то. Из старых друзей? Да, пожалуй, именно из старых друзей.

   Которые – единственное и последнее, что останется после тебя…

33.

   К моменту, когда я со Скифом под крылом вернулся в точку А, оттуда на вертолётоносец «Контр-адмирал Гаджиев» уже вылетел ударный вертолёт Ка-65; вертолёт возвращался из ремонта; на борту его, помимо другого ценного груза, находились экзотические контрабандные обезьяны, не внесённые в декларацию: Спам, Пай, Люба и Фестиваль.

   Чуть позже на корабль отправился транспортный борт с более ценным, но не менее контрабандным грузом: Скифом, доком и мной.

   Синоптики не соврали: погода начала портиться. Небо заволакивало – пока что «кошачьими когтями»; море внизу быстро темнело, шло полосами. То, что было между небом и морем, вдруг исчезло, заплыло, и в какой-то момент светло-серая щетинистая громада «Гаджиева» появилась вблизи и вся сразу.

   На корабле нам отвели целый отсек для пилотов – не каюты, а кают-компанию – или как она там называется у лётного персонала? В общем, зал, где можно посидеть и расслабиться. Здесь были диваны, кресла, столы – в том числе бильярд и настольный теннис. В углу стояли тренажёры – среди них даже одна Hi-Fi «леталка»; ни фига не понимаю, они что же, так расслабляются? Это вроде как нам перед заданием поиграть в какой-то шутер – типа кваки или «Серебряной звезды»… Может, это у них вместо полётов – экономия керосина и тэдэ? Но потом я рассмотрел, на чём они там летают и на кого охотятся. И из чего стреляют.

   В общем, оказалось прикольно. Я бы и сам так полетал.

   Сначала наш собственный вылет планировался на девять тридцать; но погода не давала надёжной маскировки, а потом пришёл приказ задержаться до одиннадцати. Я уже догадался, что к чему, а вот док психовал. На таких, как у него, непроницаемых физиономиях вообще-то почти всегда всё написано.

   – Не психуй, – сказал я ему тихо, чтобы не слышали наши. Они там возобновляли мосты и сводили счёты, и я не хотел мешать.

   – Да мне-то что, – выдавил он сквозь зубы. – Мне-то уже почти всё равно. Но ребята…

   – Ребята, – согласился я. – Док, чисто неофициально. Что нас там может ждать? Что-нибудь такое, с чем мы не справимся?

   Он помолчал, гоняя желваки.

   – Из всех поганых вариантов я никак не могу выбрать самый поганый, – сказал он наконец. – Но во всех подразумевается, что вирус – будем так его назвать для простоты, идёт? – пробил защиту. У кого-то одного, у всех… не знаю. Почему пробил – тоже не знаю. А главное, я не могу даже предположить, почему в этой ситуации никто не запустил режим ликвидации площадки. Хотя это прописано… ну, разве что не в геноме.

   – А что за защита? – спросил я. – Антидот или что?

   – Антидоты, дорогой товарищ Гудвин, это от ядов и наркотиков. В нашем случае имеется так называемый ингибитор. Вводится в организм до заражения или после… но лучше, конечно, до. Хотя ядро вируса инактивируется практически мгновенно, всё, что оно успело натворить, остаётся. Так есть применять ингибитор на поздних этапах бессмысленно.

   – Мозг всё равно сгорает?

   – Можно сказать и так… Сам вирус после ингибиции перестаёт размножаться и через двенадцать часов распадается без следа.

   – Без следа?

   – Ну… если знать, что искать…

   – И что могло сорваться?

   – Собственно, основных вариантов два: либо ингибитор оказался не той системы, либо вирус мутировал. И то, и другое из области сверхмаловероятных-изпальцавысосанных допущений. В рамки здравого смысла укладывается разве что… – он задумался. – Для ясности: всегда одновременно готовится пара: новая модификация вируса и новая модификация ингибитора. Ключ и замок. По какой-то причине вирус создали, а синтез ингибитора не состоялся. Оборудование навернулось, короткое замыкание, сырьё не завезли, что там ещё?.. А вирус выбрался на свободу… Вы понимаете, надеюсь, что и это тоже – бред в форме свободных ассоциаций?

   – Точно – бред?

   – Ну… если бы там действительно, – он надавил голосом на это «действительно», – что-то не случилось, я бы сказал – да, бред. Не может быть, технология не позволяет. И так далее… Но там – там что-то случилось.

   – Так всё-таки: с чем таким мы можем столкнуться?

   – Если ребята заразились, то – с очень умным, изобретательным, быстрым и жестоким врагом. Врагом просто по определению – он хочет вас убить и всё вокруг разрушить. Но вот не разрушает же… что меня озадачивает. Вообще-то я хотел пойти один и посмотреть…

   – Ничего, – сказал я. – Вам дали в помощь тех, кого не жалко.

   Он посмотрел на меня как-то особенно, и я взял да и рассказал ему… ну, не всё, конечно, но очень многое. Я только не стал рассказывать про свои проблемы. Но он, наверное, сделал какие-то выводы из моего несказанного. Правильные или нет, не знаю, проверить не успел.

   (Разумеется, я разоткровенничался не без задней мысли: как правило, люди платят той же монетой, иногда так, что потом не знаешь, куда с полученной информацией податься. Но Док оказался достаточно сдержан, то ли от природы он был такой, то ли дисциплина внутренняя сказывалась. Но кое-что я, разумеется, узнал – частью он сказал это прямо, частью я выцепил из придаточных.

   В этом году ему исполняется сорок, разведён, двое детей большие, заканчивают школу. На них оформлена его страховка, причём страховка оч-чень немаленькая, – мы, даже страхуясь через «Альянс» и в двух-трёх местах одновременно, вряд ли столько можем оставить своим в случае чего. Если выберемся, надо будет подумать на эту тему, зацепки мне Док оставил. Далее: он доктор медицинских и кандидат технических, все три его диссера по закрытым темам, так или иначе связанным с действием или применением наркотиков. Материал на кандидатскую по медицине он набирал где-то в Юго-Восточной Азии, три с лишним года ползал там на брюхе в составе наших спецгрупп. Одним из практических развитий тогдашних его наработок стал «макоед», плесневый грибок, избирательно и навсегда поражающий именно маковые посадки…

   Потом он увлёкся идеей применения наночипов – вначале как средства борьбы с наркозависимостью, а потом – как некоей вытесняющей альтернативы. Тогда я не был уверен, что правильно его понял, теперь вижу – нет, всё в точности. Например, ряд наркотиков усиливают в десятки раз креативные способности мозга – но они же блокируют способность человека эту повышенную креативность зафиксировать и при желании – воплотить во что-то; известно, что под кайфом не написать гениальных стихов… Так вот, теперь уже теоретически понятно, как без всякой химии креативность поднять – при этом без блокирования выхода её наружу. То есть каждый может стать гениальным поэтом? – уточнил я. Да, сказал док. А зачем нам столько? – спросил я. Не нам, сказал док, это для того, чтобы им было хорошо. Писать хорошие стихи – это ни с чем не сравнимый кайф…