Роберт Силверберг - Царь Гильгамеш Страница 21

Моя рука мгновенно взметнулась, посылая дротик. Богиня направляла мою руку: дротик вонзился ему в шею – узкую щель между бородой и краем щита.

Кровь фонтаном брызнула у него изо рта, глаза вылезли из орбит. Он уронил копье и упал навзничь, судорожно задергав ногами.

Вопль, словно застонал раненый громадный зверь, вырвался из глоток окружавших его воинов. В рядах эламитов открылась брешь, и Намгани немедленно направил туда повозку. Я метнул второй дротик – и еще один высокий воин повалился наземь. Мы оказались в самой середине боя, четыре или пять повозок были у нас с флангов. Я увидел, как воины Киша изумленно глядят, показывая на меня пальцами, я не слышал, что они говорили, но видел, как они делают жесты, славящие бога, словно видят на моих плечах мантию божества или сияние над моей головой.

Я пустил в ход все свои дротики и ни разу не промахнулся. Под напором наших воинов эламиты в смятении бежали, и хотя они храбро сражались, их битва была проиграна с первых же минут. Один воин ухитрился подобраться к нашей повозке и полоснуть осла, тяжело его ранив. Намгани зарубил этого человека одним ударом. Потом, перепрыгнув борт, храбрый возничий одним ударом перерубил постромки, чтобы раненое животное не мешало нам. Как из-под земли возник эламит с занесенным над Намгани копьем, но я уложил его взмахом своего топора и вовремя оглянулся, успев всадить рукоять топора в брюхо тому, кто вскочил сзади на нашу повозку. Это были единственные моменты, когда нам угрожала опасность. Повозки промчались сквозь строй врага, развернулись и атаковали его с тыла. К этому времени подоспели наши пехотинцы, образуя грозные фаланги.

Так прошел великий день для Киша. К ночи река покраснела от крови, и мы устроили веселый пир, пока арфисты воспевали нашу доблесть, а вино текло рекой. На следующий день мы делили добычу почти до сумерек – так много ее было.

В этот поход я участвовал в девяти битвах и шести небольших стычках.

После первого боя мою повозку поставили на второе место, сразу за военачальником, но впереди сыновей царя. Никто из царских сыновей не оскорбился. В этих сражениях я получил небольшие раны – царапины, но когда я метал свой дротик, это всегда стоило жизни кому-то из противников. Мне тогда еще не было пятнадцати, но во мне течет кровь богов, и в этом-то все дело. Даже мои собственные солдаты, казалось, побаивались меня. После третьего сражения военачальник вызвал меня к себе.

– Ты сражаешься так, что это вызывает удивление. Я хочу тебя попросить, чтобы ты не делал одну вещь…

– Что именно?

– Ты метнешь дротики сразу обеими руками – правой и левой. Я бы хотел, чтобы ты их метал по очереди.

– Но я могу без промаха бросать обеими руками, – сказал я. – И кроме того это, по-моему, вселяет ужас во врага, когда они видят, как я это делаю.

Военачальник слабо улыбнулся.

– Да, безусловно. Но и мои солдаты видят все это. И они начинают думать, что ты не простой смертный. Они считают, что ты, должно быть, бог, потому что ни один обыкновенный человек не в силах сражаться, как ты. А это может породить массу хлопот, понимаешь? Очень хорошо, если среди нас есть герой, но очень настораживает, если среди нас божество. Каждый воин мечтает однажды явить чудеса доблести в бою. Это надежда укрепляет его руку на поле битвы. Но когда он знает, что никогда не сможет стать героем дня, поскольку ему приходится соперничать с богом, это сокрушает его дух и отягчает ему душу. Поэтому бросай-ка ты дротики либо правой, либо левой рукой, сын Лугальбанды, но не обеими сразу. Ясно?

– Ясно, – ответил я.

После этого разговора я старался метать дротики только правой рукой, хотя очень трудно в пылу сражения помнить о данном обещании. Иногда я тянулся за дротиком левой рукой, и было бы величайшей глупостью перекладывать его в правую руку, прежде чем метнуть. Поэтому спустя какое-то время я перестал беспокоиться об этих глупостях. И военачальник более со мной не разговаривал на эту тему. Но мы выигрывали каждое сражение.

10

Сперва я часто думал об Уруке, потом все реже и реже и, наконец, почти совсем не вспоминал. Я стал жителем Киша. Вначале, слушая рассказы о том, как армия Урука одержала ту или иную победу над племенами пустыни или каким-то городом восточных гор, я чувствовал определенную гордость за «наши» достижения, но потом заметил, что об армии Урука я стал думать не «мы», а «они», и деяния этой армии перестали меня волновать.

И все же я знал, что жизнь в Кише ни к чему меня не вела. При дворе Акки я жил как царевич, а когда наступало время воевать, мне оказывали почтение в военном лагере, как если бы я был сыном самого царя. Но я не был сыном царя и знал, что поднялся в Кише ровно до тех высот, до которых только мог: изгнанник, воин, потом военачальник. В Уруке я мог бы стать царем.

И еще меня беспокоила та леденящая душу пропасть, разделявшая меня с остальными. У меня были приятели, товарищи по битвам, но души их были закрыты от меня. Что их от меня отделяет? Огромный рост, царственная осанка или присутствие бога, которое ореолом окружает меня? Не знаю.

Здесь, как и в Уруке, я нес проклятие одиночества и не знал никакого заклинания, которое могло бы его снять.

Я часто думал о матери. Меня печалило, что она стареет без меня. С тайными посланниками я посылал ей маленькие подарки, и получал ответ через жрецов, которые свободно посещали города. Она никогда не спрашивала, когда я вернусь, но я знал, что именно это прежде всего занимает ее мысли. Я не имел возможности пасть на колени перед священной статуей моего отца и воздать полагающиеся ему почести. Здесь не было его статуи, я не мог выполнять эти церемонии в Кише. Это страшно мучило меня.

Не мог я изгнать из своей памяти и жрицу Инанну, ее сверкающие глаза, гибкую стройную фигуру. Каждый год, когда приходила осень и в Уруке наступало время Священного Брака, я представлял себе, что стою в толкающейся толпе на Белом Помосте, вижу царя и жрицу, бога и богиню, как они показываются людям. И во мне поднималась горькая мука, когда я представлял себе, что нынче ночью она разделит ложе с Думузи. Я говорил себе, что она меня предала. И все же образ ее жил в моей памяти, я чувствовал глубокую тоску по ней. Жрица, так же как и богиня, которую она воплощала, стала для меня опасной, но неотразимой. Аура ее была полна смерти и разрушения, но и страсти, радостей плоти, а иногда и больше единением двух душ, которое и есть настоящий Священный Брак. Она – моя вторая половина. Она знала это еще тогда, когда я был мальчиком, заплутавшим в коридорах храма Энмеркара. Сейчас я был воином в Кише, а она – богиней в Уруке. Я не мог отправиться к ней, потому что она подвергла опасности мою жизнь в моем родном городе, может быть из-за своего легкомыслия.