Виктор Гончаров - Под солнцем тропиков. День Ромэна Страница 21

— Не курю, — сурово отвечал Петька. Он сильно желал, чтобы в этот момент голос его звучал «как ледяной смерч в арктическом море» или, на худой конец, как ледяная сосулька, гремящая по водосточной трубе.

— Очень жаль, — сказал Бамбар-биу и, действительно, с непередаваемым сожалением взглянул на пионера. Потом он достал пузатый графин и две рюмки, нацедил густой красной жидкости в обе рюмки, одну выпил сам, другую предложил Петьке.

— Не пью, — еще суровей отвечал Петька.

— Очень, очень жаль, — снова сказал Бамбар-биу. — Все-таки, может, выпьете? Замечательно вкусно: сладко, пахуче и нежно. А?..

— Не пью, — повторил Петька и с ненавистью взглянул на искусителя.

— Вы достойны глубокого сожаления, — произнес тот, опрокидывая и вторую рюмку себе в рог.

Выпив, он крякнул, закурил сигару (вторую положив обратно в ящичек) и, расположившись на животе и на локтях, пустил в лицо Петьке густую струю дыма вместе с вызывающими словами:

— Сопляк и слюнтяй…

Петька запыхтел, проглотил слюну, но ничего не ответил.

— Дурак, ротозей и бревно…

Петька начал краснеть и дрожать.

— Калабарский боб, бразильская обезьянка, э-э-э, мокрица и… полено, — перечислял далее Бамбар-биу, не отводя наглого взгляда голубых глаз от лица пионера. — Еще один раз бревно и два раза сопляк…

И вот заговорил Петька, то краснея, то бледнея:

— Если вы, гражданин, хотите вызвать меня на ругательства, то это вам не удастся…

— Дрянь и трус…

— Но если вы не перестанете сейчас ругаться, я тресну вас, гражданин, по уху… клянусь жабой…

— Сингапурская макака…

— Сейчас тресну, а потом застрелю, потому что вы сильней меня… — Левой рукой Петька сжал револьвер, правой — кулак.

— Ну, ладно, не буду, — равнодушно сдался Бамбар-биу.

Но теперь Петька повел наступление.

— Извольте, гражданин, объяснить, — потребовал он и на этот раз, действительно, ледяным голосом, — почему вы ругались.

— А, право, сам не знаю, — «объяснил» Бамбар-биу, — такой, видно, дурацкий у меня характер, но я больше не буду, извините, беру все ругательства обратно. Так сказать, складываю их обратно в свою черепную коробку… для лучшего времени…

— По-моему, вы должны знать наши законы и обычаи, — проворчал Петька, опуская револьвер.

— Законы и обычаи! — воскликнул Бамбар-биу. — Но я по природе своей — анархист. Во мне шесть кровей, шесть человеческих рас. Мать моя была на одну треть австралийка, на треть — папуаска, на треть — яванка. Отец имел в себе китайскую кровь, американскую и голландскую. Каждая кровь говорит о своих законах. Я шестикровный, я не знаю, каким законам мне следовать, и я не следую никаким… Ну, полно, не ворчи. Расскажи-ка лучше, что тебя привело в Австралию?

Этот странный человек снова был добродушен и подкупал своей искренностью. Петька перестал ворчать и начал обстоятельно рассказывать. Начал с письма к бабушке и кончил высадкой своей на здешний гостеприимный берег. Дой-на сидел между ними, крутя головой, так как солнечная ванна, принятая им в дозе весьма неумеренной, вызвала у него продолжительное расстройство кровообращения.

Бамбар-биу слушал молча, кутая голову в облаках сизого дыма. Перед началом рассказа он растянулся на песке во весь свой необыкновенный рост, и ноги его по колени вылезали из-под шалаша.

— Значит, ты видел Верины следы… — раздумчиво произнес он, когда Петька кончил. — Повтори-ка еще раз, что ты видел?

Петька повторил:

— От вершины черного утеса к озеру тянулись песчаные вдавления, будто кто на коленях и на руках полз здесь. Потом…

— Обожди. А не могло быть обратного: от озера к утесу, хочу я сказать?

— А с утеса куда? — вместо ответа задал резонный вопрос Петька.

— С утеса… гм… гм… обратно к озеру или прямо к лесу…

— Но, — возразил Петька, — выходит, что человек туда и обратно зачем-то сделал путь ползком, а потом поднялся на ноги и зашагал к лесу. Единственно верно: он сполз с утеса, напился воды и только тогда поднялся.

— Ты прав… Продолжай. Следы тянулись до леса. Потом — ленточка. Красная или синяя, ты говоришь?

— Красная.

— Ты точно помнишь: у Веры была красная лента в волосах, когда ты ее видел с яблони?

— Скорее, синяя, — сознался Петька, — или черная… Но она могла в дороге переменить ее: ведь у девочек так много лент.

— Гм… Этот твой пункт слабей предыдущего. Голодный, и напуганный к тому же, человек, пускай даже это будет девочка, не станет заниматься в дороге туалетом.

Однако Петьку нелегко было сбить. Он нашелся:

— Какая бы лента- ни была у Веры в волосах, это не важно. У нее была с собой, в кармане что ль, еще запасная красная ленточка, и она вынула ее из кармана, когда потребовалось заметить местность…

— Могла вынуть из кармана… — повторил Бамбар-биу и, взвесив этот новый аргумент, согласился, — могла. Продолжай… В лесу ты видел, говоришь, глубокие отметины на деревьях?

— Отметины на деревьях — подтвердил Петька, — сделанные или ножом или острым камнем.

— Ты видел когда-нибудь нож у Веры?

— Н… не знаю. Скорее, нет. Но она могла камнем еще, я сказал…

— Камнем или ножом — в конце концов безразлично. Вот ты сказал: глубокие. Ты твердо стоишь на этом?

— Да-да, довольно глубокие…

— Вера — очень сильная девочка? Сильней тебя? — спросил Бамбар-биу.

— Н-нет… Скорей, напротив, — отвечал Петька, чувствуя, что позиции его шатаются.

Бамбар-биу молчал, выпуская дым из носа, изо рта — кольцами, спиралью, струями и просто — облачками. Около двух минут он скрывался в тумане. Петька терпеливо ждал, когда рассеется этот туман.

— Никуда не годный пункт, — решительно прозвучал голос Бамбар-биу (его лица еще не было видно). — Слабая девочка, ослабевшая вдобавок от длинного путешествия, делает глубокие порезы в жесткой коре эвкалиптов, да еще камнем, а не ножом. Это не Вера делала их.

— Кто же? — подпрыгнул Петька.

— Не знаю. Меня там не было, — последовал глубокомысленный ответ из того места, где можно было предполагать голову Бамбара-биу.

— Но… Дой-на?! — воскликнул Петька, — Дой-на был там, и он все видел. Он великолепно понял меня, когда я рисовал ему историю Вериного путешествия…

Тут Бамбар-биу так оглушительно и резко расхохотался, что дымовые потоки кинулись опрометью из шалаша вон и пепел его сигары, целый вершок пепла, упал на голую его грудь и рассыпался пирамидкой. Прохохотав мучительно долгое время и успокоившись, мало-помалу, Бамбар-биу заговорил со слезами явного восторга в голосе: