Александр Громов - Тысяча и один день Страница 22

Я дождался, когда он откашляется и отплюется. Конечно, он был рад поболтать и особенно поучить, но, видно, редко имел эту возможность. Отвык.

– Предположим... – Противоречивые чувства владели мной. Я как бы наступал пяткой себе на язык, а он, мокрая скользкая сволочь, изо всех сил пытался вырваться на волю. – Предположим, где-то действительно есть эксмен, умеющий... ну это... телепортировать. – Мой голос сорвался на сиплый шепот. – Предположим, он пришел бы и попросил тебя связать его с этими... латентными...

– Я бы сдал его, – без колебаний ответил бывший подпольщик. – Сдал бы в ту же минуту, вернее, так скоро, как смог бы. Чтобы медицина развинтила уникума по винтику – почти наверняка окажется уродец с неправильным хромосомным набором... А сказать, почему я это сделал бы?

Я кивнул и больше не поднимал глаз на старика. Я боялся, что он все поймет.

– Один эксмен, освоивший телепортацию, не изменит мир. Здесь не справится и тысяча таких уникумов. Под изменением мира мы понимали нечто иное, например катастрофу общемирового масштаба, для ликвидации которой властям пришлось бы пойти на уступки нам, эксменам. А то и принять наш ультиматум. Зато обнаружение уникума, если факт обнаружения не удастся замолчать, заставит власти лишить нас даже той относительной свободы, которой мы обладаем. Нет уж, лучше дождаться более реального шанса... хотя очень вероятно, что ждать его придется не одну сотню лет...

– И все-таки ты советуешь вступить в подпольную группу? – спросил я.

– Я ничего тебе не советую, – живо возразил старик. – Чего стоят советы перебежчика? Я всего лишь высказал тебе свое личное мнение: всякая борьба эксменов с господством людей имеет не больше смысла, чем попытка выхлебать ложкой море. С этим согласится всякий, у кого в порядке мозги. Но...

– Что? – насторожился я.

– Участие в этой – повторяю, бессмысленной! – борьбе чуть-чуть приближает эксмена к человеку мужского пола. Чуть-чуть. Другого пути я, к сожалению, не знаю. Иногда полезно побиться лбом о стенку... хотя ты поймешь эту истину еще не скоро, если вообще поймешь...

– Я понял, – сказал я.

– Ты ничего не понял, – ответил мне Ярослав Вокульский, бывший подпольщик. – Спартиаты унижали илотов в течение столетий, а те все-таки остались людьми... а не морлоками. Что, не понимаешь? Плохо, когда нет иных книг, кроме учебников. Я потом объясню. Словом, государственные рабы получили шанс сравняться с гражданами, когда Спарте пришлось худо. У гордых спартиатов был выбор: исчезнуть как народности – или укрепить свои ряды «недочеловеками». Но кто бы предложил илотам шанс, опустись они на уровень скотов?..

– Как мне выйти на подполье? – перебил я его, почувствовав, что он способен вкручивать мне про илотов еще очень и очень долго.

– На какое именно, позволь спросить?

– На твое. На этих... латентных конспираторов.

Старик пожевал бескровными губами.

– Не знаю, ловчила ты или мечтатель, но уж, во всяком случае, не робкий дурак... Только вот что: не спеши широко шагать, порвешь промежность. Когда ты докажешь, что сумеешь быть полезным подполью, тебя найдут. В чем твоя ценность сейчас?

Бес хвастовства, что давно сидел во мне и сучил копытцами, рванулся наружу.

– Я умею телепортировать! – шепнул я, сразу вспотев.

Вокульский долго дребезжал старческим смехом, дрожа плечиками, привизгивая и утирая слезы костяшками пальцев.

– Да? А ну, покажи!

Я показал, предварительно оглядевшись по сторонам. В Вязком мире я прошел сквозь старика и с хлопком вынырнул за его спиной.

– А теперь иди и донеси на меня! – злорадно зашипел я ему в ухо. – Я обыкновенный эксмен, не уродец! Кто тебе поверит? Валяй, настучи на меня, старый пенек...

Узкая золотая полоска медленно ползет по ворсистому ковру на полу кабинета, изломившись на плинтусе и продолжив себя по гобелену с изображением пасущихся оленей на противоположной от окна стене. В полоске блуждают и ярко светятся пылинки. Закат роскошен – но для меня и хозяйки коттеджа он только и сумел, что проникнуть в кабинет сквозь узкую щель между шторой и оконной рамой. Не затронутая этой веселой полоской часть кабинета кажется мрачнее, чем она есть.

Щель? Пусть. Не стану трогать штору. Даже если кто-то подберется к самому окну, он все равно ничего не увидит внутри. Там темно и пусто, хозяйки нет дома.

Несколько раз принимался звонить телефон. Умолкал на время и начинал сызнова, очень настойчиво. В конце концов я вынул из него батарейки. Хозяйка ушла и забыла мобильник дома, понятно?

Слабо светится экран, улиткой ползет время. Уже пошел второй час, с тех пор как я разместил в условленных почтовых ящиках приглашение к разговору на имя Вероники В. То ли фамилия это самое «В», то ли прозвище, то ли матчество – неясно. Вероника Варваровна, например. Смотрится совершенно невинно. Возможно и даже вероятно, что среди тех, кто регулярно просматривает эти почтовые ящики, найдется несколько Вероник В., но только одна из них знает пароль, остальным ничего не светит.

Верно, у моей Вероники дела – слоняется с сервера на сервер, не реагируя на мой вызов. Единственное, в чем я уверен, – она в Сети, а значит, рано или поздно наткнется на мой вызов. Только бы не слишком поздно.

Солнечная полоска переползает на полированный шкаф, видимо, один из тех, к которым ощущал особую приязнь мой литературный однофамилец. Так и не удосужился прочесть – отчего сей психический заскок? Можно предположить, что тот Гаев хранил в шкафу сексатор, – тогда все становится понятно, обыкновенная фетишизация сопутствующих сексу предметов.

В ожидании вызова экран беззвучно демонстрирует двадцатую серию старой исторической эпопеи «Сердце Анастасии», посвященной окончательному становлению человечества на Путь Обновления. На экране кадры центрального эпизода восстания самцов: ревущая и воющая толпа звероподобных негодяев, сминая охрану, врывается в здание Межпарламентской Ассамблеи Всемирной Конфедерации, грязные коротконогие мужики тараканами разбегаются по коридорам, круша и ломая все, что нельзя растащить, ловят, насилуют и садистски убивают несчастных женщин, почему-либо не сумевших ускользнуть Вязким миром от стремительно катящегося вала дикой вакханалии... Одновременно другие толпы, состоящие из узколобых религиозных сепаратистов, громят повсюду храмы Первоматери, оскверняя алтари и гоняясь за жрицами. Я видел эту серию. Через пять минут экранного времени Анастасия Шмалько, тогда еще не председатель Ассамблеи, а всего лишь депутат от Славянской Федерации, сама чудом вырвавшаяся из волосатых лап насильников, окоротит растерявшихся, возьмет бразды, бросит в бой всех, кто попадет ей под руку, вооружит наскоро созданные добровольческие женские батальоны и покажет самцам их настоящее место. В следующей серии многочисленные, но не способные к телепортации инсургенты будут повсеместно разгромлены, и после жаркой борьбы с тайными мужскими приспешницами в Ассамблее Анастасия займет пост председателя с правом законодательной инициативы, каковым правом и воспользуется в полной мере – на протяжении десятка серий. В тридцать первой, если не ошибаюсь, серии она добьется принятия пакета законов, окончательно знаменующих становление на Путь: отказ от традиционной семьи как инструмента угнетения женщины, лишение зарвавшихся самцов ряда прав, в том числе права на соитие, раздельное воспитание девочек и юных эксменов. Будет и неприятие нового, и саботаж, будут и открытые мятежи, особенно в Азии и Африке. А в сороковой, последней серии горячее сердце Анастасии Шмалько пробьет навылет пуля снайпера, злобного самца, не смирившегося с тем, что отныне он – эксмен...