Джек Уильямсон - Возрождение земли Страница 22

О простых письменах, что природа дала.

И за нежность мою не судите вы строго,

Что природе великой сполна отдана.

Я с трудом припоминаю отчаяние в ее дрожащем голосе, едва сдерживаемое возмущение на лице женщины. Она смела каждого из нас своей палочкой. Туманная дымка охладила лицо и обожгла щеки. Казалось, тротуар покачнулся, и я, по всей видимости, упал.

10

Долго еще мне казалось, что я нахожусь на Луне, на станции Тихо, в постели нашего маленького лазарета. Надо мной стоял робот, так же терпеливо и неподвижно, как наши старые добрые Робо. Мягко жужжал вентилятор. Воздух был теплым со странным свежим ароматом. Я ощущал некоторый шаткий комфорт, пока пощипывание на лице не вернуло мне память: проспект с гигантскими серебряными статуями, строгое лицо женщины в серебристой робе, ледяной туман, источаемый ее серебряной палочкой.

Окончательно я очнулся от ужаса. Попытался встать с постели, но обнаружил, что совсем обессилел. Робот склонил линзы, нагнулся ко мне, пощупал запястье, проверяя пульс. Тогда я понял, что он другой: его гладкое пластиковое туловище было бледно-голубым, как и стены. Хотя формой он почти не отличался от роботов на Луне.

От земной гравитации кружилась голова. Робот помог мне опуститься в постель и, казалось, слушал, что я говорил ему, но когда он стал отвечать, я ровным счетом ничего не понял. Когда я снова попытался встать, он помог мне сесть в кресло и покинул комнату, чтобы привести врача-человека — худого темноволосого мужчину, на аккуратном белом халате которого красовался серебряный полумесяц. Доктор быстро и со знанием дела послушал сердце, пощупал живот, покачал головой в ответ на мои попытки заговорить с ним и повернулся к двери, собравшись уходить.

— А что с моими друзьями, — прокричал я ему вслед, — где они?

Доктор пожал плечами и вышел. Робот стоял и наблюдал за происходящим. Когда я смог встать, он взял меня за руку и проводил наружу, в круглый сад, окаймленный круглым зданием. Линзы-глаза робота неотрывно следовали за мной, когда я прогуливался по посыпанным гравием дорожкам меж странных растений, наполнявших воздух незнакомыми ароматами. Мне думалось, что за другими дверьми могут скрываться мои друзья, но когда я попытался постучать, робот схватил меня за руку. Когда же я проявил настойчивость, он достал маленькую серебряную палочку, пристегнутую к его поясу, и тихо пригласил меня вернуться в свою комнату.

Вот под такой охраной я и находился, но для заключенного со мной довольно хорошо обращались. Мои слова ничего для робота не значили, но он кивал, когда я потирал губы и живот, и приносил поднос с едой: фрукты, которых мы никогда не видели на Луне, тарелку хрустящих коричневых кексов с запахом ореха, бокал очень хорошего вина. Ел я с неизвестно откуда взявшимся аппетитом.

По большей части робот был молчалив, но время от времени его прорывало на разговоры. Очевидно, он хотел многое узнать. Как и я. Меня переполняли отчаянные вопросы об этих отдаленных потомках и их планах касательно нас. Казалось, робот слушал меня безучастно, но затем покинул комнату, заперев дверь на ключ и не оставив и намека на ответы.

Преследуемый нашими колоссальными изображениями, стоящими посреди города, той ночью я спал плохо. Мне снилось, что статуи неуклюже шагают за нами, преследуют нас, не отставая ни на шаг. А мы с друзьями спасаемся бегством, пересекая безжизненный ландшафт, усеянный глубокими кратерами, которые выгрызли в планете тысячу лет назад черные насекомые.

Мурашки бегали по спине от ужаса при взгляде на тех огромных идолов. Уж не собираются ли горожане принести нас в жертву в том священном круге? Или утопить в Ниле?

Скормить насекомым? Залить расплавленным серебром и поставить на страже Земли против очередного вторжения клонов-еретиков? Я проснулся в холодном поту в боязливом ожидании неминуемой развязки.

На следующее утро робот принес с собой какое-то устройство странного вида и привел подвижную женщину, стройную и невысокую, отдаленно напоминающую Диану. Но в отличие от Дианы кожа ее была морщинистая и темная от солнца, которое никогда не проникало в купол нашей станции. Наверно, женщина эта была кем-то вроде монахини: облаченная в высокий серебристый тюрбан, она то и дело касалась пальцами своего серебряного лунного амулета, когда ее что-то озадачивало или приводило в беспокойство. Она установила внесенный роботом аппарат, и на стене возникла проекция следующих строк:

С небес до моря далеко:

Янтарного рукой

Луна ведет его, покорного, как отрока, с собой,

В священные пески лежит их долгий путь…

Знакомые строки. Помню, Диана их читала вслух с обожанием в голосе, хотя для меня они ничего определенного не значили.

Теперь они казались еще более странными, потому как женщина читала их нараспев, будто молитву. Дважды или трижды повторив их однообразным торжественным голосом, она прочла отрывок медленнее, наблюдая через очки в темной оправе, какой это вызовет у меня отклик. Наконец я кивнул, внезапно узнав строки. В языке изменились гласные: Луна теперь звучала как «Лана», а море превратилось в «муре».

Монахиня приходила еще не раз и с помощью своего аппарата обучала меня, словно ребенка. И хотя я потихоньку начал понимать слова, все остальное шокировало: растения, животные, одежда и инструменты, карты мира и математические знаки. Наконец мне удалось задать женщине вопрос о судьбе моих товарищей.

Нахмурившись и покачав головой, она строго сказала:

— Глупо. Не умно.

Когда я попытался рассказать ей, что мы прилетели с Луны, она лишь побранила меня и покачала головой, жалея. Трогая свой священный амулет, она рассказывала о Всемогущей Пятерке, которая устроила на Луне рай, где блаженные пребывают в вечной радости — не чета мне, а притворщики, которые пытаются украсть священную власть, будут вовеки гореть в аду под землей, пожираемые черными демонами.

В старые времена, зловеще поведала она, мою заблудшую душу стали бы очищать огнем, но теперь времена просвещенные и, на мое счастье, тех, кто пытается дурно обращаться со священной Книгой, считают либо психически больными, требующими лечения, либо грешниками, заслуживающими вечных мук ада.

Моя опекунша пыталась объяснить мне истинное положение вещей под Луной и исцелить мою больную душу. В качестве лекарства она избрала массивный том в серебряной картонной обложке с теологическими трактовками почти каждого слова святого писания. Искусителем Дикинсон был самый коварный бог, Пеп, очаровывающий и обманывающий. Диана — это не только Пресвятая дева, но и душа, выбравшая себе в спутники праведников, которые обитают с ней в раю. А сама книга — это ее письмо миру, который дремлет где-то вдалеке.