Яна Дубинянская - Письма полковнику Страница 26

Так вот, маразм крепчал. Когда лысый ледокол и кумир малолеток, он же телеведущий за миллион Федор Брадай соизволили появиться, моментально выяснилось, что по сценарию в первых нескольких эпизодах из жизни будущих звездулеток его участие не предусмотрено. Зампродюсерша и сценарист снова сцепились, на бэк-вокале звучали голоса администраторов на тему простоя и сметы. Брадай не проявил к происходящему ни малейшего интереса и двинул в ресторан, по дороге задев Машино плечо, будто край этажерки. Как и поступают нормальные люди в таких случаях, негромко выматерился себе под нос.

Зато через две минуты мужские руки коснулись ее плеч именно как плеч, а не мебели. Дыша в шею куревом и пивным перегаром, звукооператор Костя предложил ей завеяться к морю, соблазняя драконами и водными крыльями и мотивируя тем, что снимать сегодня всё равно не начнут. Маша тоже так думала. Но, в отличие от пофигиста Кости, она, во-первых, дорожила этой работой, а во-вторых, не рисковала делать столь далеко идущие выводы. Мало ли.

И действительно, через полчаса съемки начались. Каким-то чудом везде мгновенно установили стационарные камеры, собрали петеэску, построили под козырек мирно пьянствовавшую братию операторов, звукооператоров, осветителей, видеоинженеров, режиссеров и так далее. Барышень выгнали на солнышко, нагрузив чемоданами, кофрами и спортивными сумками через плечо: по-видимому, снималась сцена их вчерашнего прибытия в отель. Обалдеть.

Работа закипела. Маша попыталась выяснить долю своего посильного участия в оной. С таким вопросом она обратилась поочередно к зампродюсерше, главному оператору, режиссеру-постановщику и даже — от отчаяния — к начальнику осветительного цеха. Трудно сказать, кто из них послал ее дальше: пожалуй, все-таки зампродюсерша, ей в этом деле не было равных.

Поразмыслив, Маша начала фотографировать съемочный процесс, стараясь не наступать на кабели и пригибаться перед штативами, чтобы, не дай бог, не попасть в кадр. Операторы всё равно матерились — она давно привыкла, что эти милые ребята превращаются в классовых врагов фотокора на каждой занюханной прессухе. Ракурсы и мизансцены попадались интересные, работа начинала ей нравиться…

— Нет, ты все-таки меня не слушаешь!

— Не слушаю, — честно признала она. — У меня свои проблемы. И вовсе не в смысле, с кем бы переспать.

— Машка!!!

Он захлопал ресницами: оставшись главными представителями волосяного покрова на голове, они казались вдвое длиннее, чем раньше. Бедный Толик. Выражение лица у него было, наверное, точно такое же, как у нее самой, когда зампродюсерша буквально за шлейку от фотоаппарата выдернула ее из-под ног очередного оператора. И в редких цензурных словах пояснила, что она, Маша, своей самодеятельностью срывает нафиг весь четко налаженный процесс, что левый человек на телевидении хуже атомной войны, что еще раз — и ее уволят в два счета, что пора бы уже знать свои обязанности, а ее обязанности, уж если на то пошло — ждать конкурсанток у бассейна.

После данной тирады, без купюр в три раза более длинной, зампродюсерша умчалась, а Маша, вот так же хлопая ресницами, отправилась искать бассейн. Нашла — и тусовалась тут в одиночестве четвертый час, не решаясь ни пойти обедать, ни тем более искупаться в сверкающем купоросе: сто процентов, малолетки появились бы именно в тот момент.

— Не обращай внимания, — сказала примирительно. — Я просто злая, как собака. Кстати, как ты меня нашел? Кто тебя сюда пустил?

Толик махнул рукой с небрежностью истинного мачо, для которого проблем подобного пошиба не существует в принципе. С нормальной прической такой жест фиг бы ему удался — но теперь смотрелся весьма убедительно:

— Вообще-то я тебя специально не искал. Я приехал за ней. И даже пробовал фоткать сам на мыльницу, но как-то оно… Вот глянь.

Маша взяла в руки стопку фотокарточек — и поняла, что пропала.

Она не могла спокойно смотреть на такие фотографии: мутные, темные, мелкие, красноглазые, напрочь лишенные композиции и света, изуродованные рыжими цифрами таймера. Ей было физически неуютно на них смотреть, словно на голодных кошек или сопливых детей. Накормить и вытереть носы — всего-то. Переснять по-человечески…

Быстренько перетасовала, будто карты, и вернула стопку Толику. Нечего.

— Кто это? — спросила как можно более отстраненно.

— Она. Летит на катере.

— На катере?.. С ума сойти. Я думала, где-нибудь в погребе. И кто она?

Толик поглядел как-то странно. Словно раздумывал, не скинуть ли ее в бассейн — или пусть живет.

— Машка, ты чего? Мы же с тобой ее почти неделю щелкали! В квартире у старика, потом возле цивилов, и на день рождения с тем пацаном, и еще когда бомж…

Теперь она сама вылупилась на него, точь-в-точь как четверть часа назад, пораженная его новым имиджем. Протянула руку:

— То есть? А ну дай сюда!

Ну разумеется, он ее разыгрывал. Женщину, изображенную на жутких снимках, Маша, кажется, видела впервые и уж точно никогда не снимала. Для очистки совести она все-таки вгляделась повнимательнее — и щемящее чувство дисгармонии снова дало себя знать. Такую красивую, яркую, волевую женщину — так фотографировать!.. Несправедливо. Даже, можно сказать, преступно.

— Эва Роверта, — сказал Толик. — Она же Анчарова Ева Николаевна. Дочь и единственная наследница Лилового полковника. Она не просто так заявилась в Срез, можешь мне поверить. И уж тем более не просто так бросила нафиг забронированный номер в отеле и прилетела сюда. Кстати, надо бы выяснить, где она собирается ночевать…

Маша вскинула голову — навстречу плотоядным искоркам в его когда-то прозрачных и наивных глазах. Ай да Толик! Впрочем, она всегда знала, что от него можно ожидать чего угодно.

Еще раз рассмотрела как следует снимки. Припомнила свои, несравнимые по качеству, но… Та училка?!

— Ни за что бы не узнала… Толик, солнце!..

— Что?

— Выброси свою мыльницу. Я тебя прошу. Так нельзя.

— Если будешь со мной работать. Хотя бы в свободное время. Будешь, Машка?

Она сделала паузу, собираясь с мыслями: как бы объяснить ему, что в бесформенном телевизионном маразме свободного времени как такового у нее нет и не предвидится, а значит, она при всем желании никак не… И пропустила тот момент, когда Толикова рука нырнула в сумку, висящую на плече, вынырнула с чем-то черным в кулаке, размахнулась…

— Ой!

Прямоугольная граната пролетела над бассейном, беззвучным всплеском взорвала девственную голубизну, медленно закружилась в прозрачной воде и улеглась на дно, дробясь и теряя форму в сверкающих бликах.