Геннадий Прашкевич - Малый бедекер по НФ Страница 28

И исчез.

И мы забыли о Юлике.

Забыли потому, что пораженный обилием красной икры, светлого воздуха, морских гребешков, побегов молодого бамбука и все того же местного кваса, тайно вырабатываемого тетей Лизой в одном из пустых бараков, Серега Гусев энергично потребовал настоящего товарищеского ужина. Веня Жданов и строгий гость СВ. Разин его поддержали, а бывший экономист насторожился, но перечить не посмел. Он был надолго отлучен от институтских финансов, оторван от знакомой почвы, как маленький подсохший дичок, и прелестная альбиноска спала от него за сотни миль…

Закусывая икрой, Гусев успокаивал экономиста.

«Один ботаник, — успокаивал он Жука, — жил на острове семь лет. К северу отсюда. Туда теплоходы не ходят, и рыбаки не заглядывают. Забыли ботаника, вот он и зазимовал. Диковать стал. За эти семь лет подрос у него дома пятилетний сынишка. А спасла ботаника найденная на пляже кадушка. В ней он солил местных зверьков, тем и питался». Какие это были зверьки, Гусев не уточнил и Роберт Иванович тревожно прислушался к хору жаб.

История Вени Жданова тоже была связана с кадушкой.

Якобы его товарищ петрограф тоже случайно застрял на острове. И тоже якобы случайно нашел на пляже кадушку. И заварил в кадушке местный квас и долгими зимними вечерами прислушивался к нежной возне и добродушному бухтению в кадушке, спрятанной под нарами. От нечего делать этот петрограф даже разговаривал с кадушкой, выдавая и тут же оспаривая различные геологические теории. Но однажды, когда над островом кипела особенно бурная метель и темный океан был взволнован до самого Сан-Франциско, — успокаивал Веня бывшего экономиста, — петрографа разбудило какое-то совсем чрезмерное бухтение. Он сел на нарах и свесил босые ноги. «Вишь, как шумит! — сказал он себе. — Стихия!» И благожелательно сам себе посоветовал: — Ты ноги подбери или обуйся». Но кадушка продолжала бухтеть. В недрах ее совершалась титаническая борьба. «Как я могу обуться, — сам себе благожелательно заметил петрограф. — Как я могу обуться, если не пойму, сколько у меня ног?» В светлой ночной рубашке (Веня не стал объяснять, откуда у ликующего взялась светлая ночная рубашка) петрограф постоял над кадушкой. Внутри нее невидимые глазу микроскопические существа боролись за то, чтобы царь природы мог вовремя поднимать жизненный тонус. Но, к сожалению, кадушечка рассчитана была скорее на засолку местных зверьков (в этом месте Жука вырвало), потому и слетели с нее обручи. Под самый потолок взметнулся пенный фонтан, на голову петрографа упал венок из сырого хмеля. А задубевшей сырой доской так врезало между ног, что детей у него больше не было — только те трое, что родились у него за то время, пока его дома не было.

Даже сдержанный гость — С.В.Разин — пытался утешить бывшего экономиста.

«Главное не оглядываться?» — твердо заявил он.

«Почему?»

Гость не ответил.

К концу второго дня напомнил о себе Юлик.

Привез его Колюня. На катафалке. «С соблюдением всех ритуальных действий».

Последняя деталь особенно потрясла Роберта Ивановича. Как и особенно неслыханное зловоние, которым разило от Юлика.

— Он заболел? Заболел? — быстро и тревожно спрашивал бывший экономист, подозревая в лучшем случае холеру, но Колюня, расчесывая пальцами бакенбарды, знающе заявил:

— Отдыхает.

И просил не обращать внимания на запах.

— Этот ваш Юлик лежал на отливе, а там ночью снова ползали: осталось на песке грязное пятно. Вот возьми ваш Юлик на метр левее, и все бы обошлось, но он попал ногой в гнилой песок. Чувствуете? — помахал Колюня газетой над Юликом, и Жука снова вырвало.

— Ваш ведь Юлик?

Жук хотел отказаться, но ему не позволили.

Оказывается, вместо сольфатарного поля Юлик каким-то образом попал на отлив.

— А на отлив нынче кто ходит? — охотно объяснил Колюня. — Дураки ходят, да погранцы, да Серп Иванович. Запахи на отливе бывают такие, что акул тошнит. Грязный песок даже на удобрение не годится.

И объяснил, что на смердящего Юлика наткнулись случайные бабы.

Собирали морских гребешков и наткнулись. Заткнув носы, на старой плащ-палатке стали носить от дома к дому: вот чей такой человек, откуда? Конечно, никто не торопился признать Юлика своим, а некоторые высказывались, намекали в том духе, что коль уж зловоние пришло из моря, то пусть и уйдет в море…

К счастью, процессию встретил Колюня.

«Ты же рабочего искал», — заявил он мне. И потребовал приобрести еще один комплект автобусных билетов — выкуп за Юлика. Пришлось на Колюню цыкнуть, а Юлика мы долго мыли холодной водой из артезианской скважины. Двадцать семь ведер, не так уж мало, но зловоние висело над двориком. Поспешно приняв ковш местного кваса, неутомимый Серега Гусев спросил: «Веня, а где там остальные рекламки твоей монографии?»

И вдвоем, закрывая нос пропитанными квасом платками, густо оклеили отравленного Юлика.

«В условиях проявления эффузивной вулканической деятельности особо наглядно выявляется значение двух факторов — температуры и давления, — обещал будущим читателям Веня. — Если первый принять развивающимся за счет неравномерного поступления тепла (импульсами) с глубин по каналу, а второй в какой-то мере поставить в зависимость от движущей силы паров воды, то даже при этом упрощении можно видеть, сколь резко могут измениться физико-химические условия процессов, протекающих на относительно незначительных глубинах».

Четкий типографский шрифт красиво смотрелся на отравленном геологе.

Только к левой босой пятке Юлика рекламный листок почему-то не приклеился, отпал. Тогда Гусев, морщась и сплевывая, химическим карандашом, слюня его во рту, крупно вывел на пятке: Юля. «Это чтобы распознать друга, если он опять потеряется», — пояснил Серега пораженному Жуку. — «А если искать по запаху?» — «По запаху тоже можно, — обрадовался сообразительности бывшего экономиста Гусев. — Но по имени надежнее».

— А вот у нас случай был, — заявил Колюня, закусывая. — У нас Серп Иваныч решил выращивать актинидии. А в поселке коты. Много котов. — Он причесал пятерней лохматые бакенбарды, у Пушкина таких не было. — Коты в поселке все больше без хвостов, японские. Особенно Сэнсей и Филя. Дураки, но с высокой нравственностью. «С соблюдением всех ритуальных действий», — поспешно добавил он. — А ягоды актинидии — сплошной витамин, они привлекают котов сильнее, чем валерьянка. Только появятся на кустах ягоды, как Сэнсей и Филя ведут котов. Съедали все до корней. Такая вот нечеловеческая привычка.

Только С.В.Разин, человек сдержанный и воспитанный, не принимал участия в общей беседе. Взяв некоторый вес, он укрылся в тени и там упорно, даже если падал со скамьи, изучал японский язык, одновременно бросая курить. Для этого он каждые два часа откладывал в сторону толстый синий самоучитель, глотал болгарскую пилюлю «Табекс» и знающе пояснял: «Видите, я беру сигарету? — и брал сигарету. — Видите, я глубоко затягиваюсь? — и глубоко затягивался. — Видите, мне становится плохо? — И ему становилось плохо. — А все почему? — победительно улыбался он, утирая платком мокрые губы. — А все потому, что болгарские пилюли „Табекс“ возбуждают ганглии вегетативной нервной системы, стимулируют дыхание, причем рефлекторно, и вызывают мощное отделение адреналина из модулярной части надпочечников. Понятно? — с надеждой спрашивал он. — Заодно и поджелудочная железа угнетается».