Геннадий Прашкевич - Малый бедекер по НФ Страница 29

Только С.В.Разин, человек сдержанный и воспитанный, не принимал участия в общей беседе. Взяв некоторый вес, он укрылся в тени и там упорно, даже если падал со скамьи, изучал японский язык, одновременно бросая курить. Для этого он каждые два часа откладывал в сторону толстый синий самоучитель, глотал болгарскую пилюлю «Табекс» и знающе пояснял: «Видите, я беру сигарету? — и брал сигарету. — Видите, я глубоко затягиваюсь? — и глубоко затягивался. — Видите, мне становится плохо? — И ему становилось плохо. — А все почему? — победительно улыбался он, утирая платком мокрые губы. — А все потому, что болгарские пилюли „Табекс“ возбуждают ганглии вегетативной нервной системы, стимулируют дыхание, причем рефлекторно, и вызывают мощное отделение адреналина из модулярной части надпочечников. Понятно? — с надеждой спрашивал он. — Заодно и поджелудочная железа угнетается».

И бормотал: «Ка-га-ку…»

Японский язык привлекал С.В.Разина своей загадочностью. Звучное короткое слово кагаку ставило его в тупик. На взгляд С.В.Разина слово кагаку имело слишком много значений. В различных контекстах он переводил его и как химия, и как биология, и как физика, и как просто наука.

Такое разнообразие его нервировало.

Подсмеиваясь над наивным геологом, нежно курлыкали в близлежащем болотце островные жабы. Солнце пекло сладко, влажный, полный зловония воздух нежно размывал очертания дальних предметов. Задыхаясь от безмерной свободы, мои друзья, как могли, успокаивали Роберта Ивановича:

— Ногу сломаешь, не спеши. Не рви голос, никто не придет, кроме медведя…

— В ипритку нагишом не суйся, оденься прежде. Лечиться потом выйдет дороже…

— А увидишь на отливе неизвестное науке животное, шум не устраивай. Местные жители убивают такое зверье и выбрасывают обратно в море, чтобы ученые не понаехали. Правда, приплод у местных семей как раз от ученых, и, скажем так, качественный приплод…

И было утро.

Юлик Тасеев встал.

Он вздыхал, он ничего не помнил.

Он никак не мог понять источника гнусных лежалых запахов и даже украдкой заглянул в свои трусы. Шуршащий звук рекламных листков, которыми он был оклеен с ног до головы, тревожил его меньше. Мы тоже лениво поднимались, позевывали.

— Вас на катафалке привезли, — нерешительно напомнил Юлику Роберт Иванович.

— Значит, кто-то умер.

Пораженный Жук замолчал, а Юлик неуверенно застонал и подошел к окну. Он был похож на большое печальное дерево, теряющее листву, и с его пятки, как с матрицы, спечатывалось на влажный пол короткое слово «ялЮ». Буква я при этом несколько расплывалась, может, Гусев плохо слюнил химический карандаш.

У окна Юлик всмотрелся в откинутую стеклянную створку.

— Венька, у тебя что, монография выходит?

— Ага, — добродушно ответил Жданов.

И тогда Юлик закричал.

Он не зря числился начальником отряда.

Немного отмокнув в горячем источнике, парящем недалеко от аэродрома, он решительно приказал коллегам собраться. Конечно, делалось это неохотно. Коллеги с надеждой посматривали на меня, но вмешиваться я не решился. Только проводив геологов в поселок (там должен был швартоваться сейнер), сварил кофе и, принюхиваясь к тяжким следовым запахам, выложил на стол заветную общую тетрадь.

«Серп Иванович Сказкин, — мелкими буквами сделал я первую запись, — бывший алкоголик, бывший бытовой пьяница, бывший боцман балкера «Азов», бывший матрос портового буксира типа «жук», бывший пьющий кладовщик магазина № 13 (того, что в селе Бубенчиково), бывший плотник «Горремстроя» (Южно-Сахалинск), бывший конюх леспромхоза «Анива», бывший ночной вахтер и так далее, день начинал одним, но коротким словом…»

Я чувствовал настоящее вдохновение.

Тетрадь третья

ПРОТЕЖЕ БОГОДУЛА СКАЗКИНА

Вулкан Тятя высотой 1819, 2 м находится в 5, 5 мили от мыса Крупноярова. Склоны вулкана занимают всю северо-восточную часть острова Кунашир. Вулкан представляет собой усеченный конус, на вершине которого стоит второй конус, меньших размеров и почти правильных очертаний. Склоны верхнего конуса совершенно лишены растительности, состоят они из обрывистых утесов и осыпей разрушившейся лавы и вулканического пепла темного цвета. Вулкан хорошо виден со всех направлений, а в пасмурную погоду приметен лучше, чем вулкан Докучаева. Обычно при южных ветрах видна северная сторона вулкана, а при северных — южная; при западных ветрах виден весь вулкан, а при восточных — совсем не виден. Замечено, что если после сентября при северо-западных ветрах южная сторона вулкана Тятя заволакивается тучами, это является предвестником шторма…

«Это будут не просто записи… — думал я. — Скорее свидетельства очевидца… Мне есть о чем рассказать. Я знаю Курилы. Видел след тварей, какие другим не снятся… Понимаю шум ливня, неумолчный накат, блеск и нищету востока… Я сумею выразить это понятными словами…»

— Эй!

Я поспешно оделся.

Прямо с порога Сказкин (а это был он) печально запричитал: «Вот, начальник, как происходит. Тут зона отдыха, понимаешь… — Он говорил про кафе, в котором недавно маленький шкипер танцевал с Люцией. — А на самом деле, — привел он латинскую поговорку, — хомо хоме — люпус! Т ы ищешь рабочего, а стесняешься. А я ведь болею по отношению к труду, и племянника моего, честного молодого человека Никисора, готов приставить к работе. Пусть хлебает с тобой из одного котла, ходит по острову, слушает умного человека. Никисору много не надо, он весь в меня. Костюмишко какой справить, ружье купить… Для охоты», — неожиданно мрачно заключил Сказкин. И показал фото, стараясь привлечь внимание к племяшу.

Внимание он привлек.

На черно-белой фотографии, обнявшись, стояли Серп и его племянник.

Фотография была сделана так, что самый либерально настроенный человек понял бы, что перед ним преступники. Закоренелые. Анфас и профиль. Ни в чем не раскаявшиеся. Телогрейки на плечах краденые, помятые штаны — из ограбленного магазина, сапоги с чужих ног.

Сладкая парочка.

— Едем, — решил за меня Сказкин. — Колюня снаружи ждет. В поселке заберешь Никисора и в баньке помоешься.

Катафалк резво катил сквозь рощицы рыжего бамбука.

С плеча вулкана Менделеева открылись вдали призрачные, подернутые дымкой берега Хоккайдо. Зимой по тонкому льду пролива бегут в Россию японские коровы, считая южные острова исконной русской территорией.

Я радовался.