Александр Левин - Время взаймы Страница 3

– Ты же понимаешь, что это крючкотворство? Уберем вот то, введем вон то? Давай без эмоций. Ну что мы можем сделать?

– Бороться.

– Конечно, ага. Еще раз. С кем и зачем? Ты ведь понимаешь, что…

Бесполезно. Выключилась, ничего больше не услышит. Будет бороться.

– Я буду бороться, Антон.

Будет сражаться.

– Я буду сражаться.

…Фридман давно не спал, на такое в той дыре, куда его выслали, не хватало ресурсов, а память, все, что осталось после экстренного погашения кредита, он в последний раз сливал восемнадцать лет назад.

Проще говоря, сейчас спать было опасно. Проклятая мусорка, особенно без помощи регулировщика, может сожрать тебя с потрохами. Но другого выхода нет.

– Ты как, парень?

От белобрысого азиата с уродливым узором сетевого кода на лице невыносимо несло «открывашкой». Он наклонился к Антону чересчур близко и спросил:

– Готов встряхнуться?

– Готов.

– Спрошу еще раз. Точно готов? Ну, сам понимаешь… Спросить-то я должен.

В подвале, куда Фридмана привели инструкции Лапши, воняло сыростью и мочой. (Антон наказал себе больше никогда – и никогда значит никогда, старик – не возвращаться на свой остров, который стал похож на жуткое цифровое кладбище). Следуя за азиатом, имя которого уже и забыл, Фридман успел увидеть семь или восемь комнат, где в огромных креслах, не дающих возможности пошевелиться, в старомодных шлемах виртуальной реальности болтались такие же бродяги, как он сам.

– Эй, браток, ты на связи?

За все годы на регалитовых рудниках в голове Фридмана не было такого раздрая. Память пробиралась в сознательное, как вирус, как мерзкий мороз в остывший, брошенный хозяевами дом. Аватара Ромашки стоит, безвольно свесив руки вдоль тела, словно забытая ребенком кукла… Сейчас защиплет в глазах. Фридман сжал алогидролевую клешню, строго посмотрел в стеклянные от кустарных ноотропов глаза оператора и, стараясь придать голосу металлические нотки, сказал:

– Мне нужен именно сон. Больше никаких вопросов.

– Имплант у тебя старый, перегруженный… ну, я предупреждал. Может быть, есть смысл спокойно умереть, я почищу память, найду то, что тебе нужно, и верну, а так – хрен его знает, выберешься ли. Ты ведь…

– Не тяни. Твоя задача прошить сраный чип и пустить меня в верхний мир. Все. Дальше я как-нибудь разберусь сам. Уяснил?

Азиат хмыкнул и что-то быстро прошептал себе под нос.

– Чего?

– Ничего. Как скажешь, говорю. Друзья Эдика – мои друзья, – и резиново улыбнулся, что сделало его лицо похожим на жуткую восковую маску. – Закрывай глаза, браток. Сейчас все будет.

…Икиаквиик. Тащило сквозь чужие сны: миллионы осколков. Влажные фантазии, извращения, потаенные желания, глубинные страхи. Когда-то, сорок лет назад, пятьдесят лет назад, этих слоев было в сотни раз больше, тогда большая часть населения Земли еще нуждалась в том, чтобы спать. Тогда не было регулировщиков и не было народа верхнего мира.

Тогда люди еще взаправду боялись смерти.

– Антон, Антоша, где ты? – звонкий, детский голосок. Вот она, бежит навстречу, словно только и делала, что ждала его у окна, как с войны. Бежит, стрижка под мальчика, волосы неровно торчат в разные стороны. Глаза большие, худенькие плечи.

Фридман вдруг понимает, что одет в военную форму. А Ромашка подбегает, не успевает он и опомниться. Бросается на плечи, впивается губами в его губы, отрывается точно через силу, будто сражаясь с мощным магнитом, что-то шепчет, опять целует. На некоторое время мозг отключается. Нет никакой разницы, никакой чертовой разницы, сон сейчас или явь. Она рядом. Здесь, с ним, в руках, теплая.

– Ромашка…

В этот момент исчезает крыльцо, исчезает девушка, все исчезает.

– Ромашка…

Еще через секунду Фридман обнаруживает себя где-то далеко за пределами города, внизу, в нищих районах у разбитых железных дорог. Стальное серое покрывало тумана, пыль забивает нос. Здесь жили проклятые. Люди, которые отказались лечиться от самой главной болезни. Антон оглядывается – никого.

Над пустой дорогой, на погнутых перилах, на которые будто бы рухнуло с неба что-то тяжелое, мигает желтым одноглазый светофор. Но в окружении есть что-то неуловимо знакомое, он раньше был здесь, но когда и при каких обстоятельствах – хоть убей.

И откуда здесь электричество?

Впереди – строение, барак или что-то такое, длинное и невысокое, всего два этажа. Антон понимает, что ему нужно туда, в подвал.

Глава 3

Дверь электромобиля открылась. Механический голос сказал:

– Вы прибыли на место назначения. Спасибо за использование услуг Первого логистического центра. Оплата будет списана с вашего личного счета. Удачного дня!

Было жарко. Я вылез из машины, огляделся. Затем почти инстинктивно поднял голову, приложив ладонь козырьком ко лбу и все равно сощурился от яркого солнечного света. Далеко в небе, над городом, как хищные птицы, кружили маленькие черные точки – полицейские дроны. И то, что я не могу разглядеть их с такого расстояния, совсем не значит, что они не видят меня.

После погромов контроль усилен согласно правилам. (Правда лично я никогда не видел этих правил). Террористическая угроза третьего уровня – убивать вас мы будем только ради вашей же безопасности.

Но мне бояться нечего, нет, сэр. Просто парень, обычный такой житель второго уровня, просто входит в старое, давно подлежащее сносу здание в нежилом районе у ненужных железных дорог и не возвращается. Кому какое дело? Нет никакой опасности.

Нужно только убедить себя в том, что никакой опасности нет.

Над перекрестком, метрах в двадцати от того места, где меня высадили, на последних соплях висел горящий красным светофор, а с другой стороны дороги была брошенная автозаправочная станция, старая, еще бензиновая.

Мое такси исчезло быстро и беззвучно, я даже не сразу понял, что остался совсем один. Непривычное, но нужное, отрезвляющее чувство. Ты один. На многие километры вокруг нет никого, ты свободен. Но… скрип качелей? Серьезно!? Где-то здесь есть жилой двор, детская площадка? Стало совсем не по себе. Я проглотил ком, сунул руки в карманы и пошел за маячком.

Тихий жалобный скрип провожал меня четыре квартала. Скорее всего, в моей голове. Может, частично заблокированное кружево из последних сил включает какие-то стоп-сигналы – эге-гей, товарищ, остановись, пока не поздно! – но я точно знаю, что назад дороги нет. Поздно. Поворачивать некуда. Я могу все исправить и исправлю.

Согласно координатам, которые дал мне Лапша, мне нужно именно сюда. Оказался у строения, длинного и невысокого, всего в два этажа, с пустыми глазницами побитых окон. В голове что-то произошло. Без полного подключения не могу объяснить, что конкретно – я просто вспомнил, что через сорок лет здесь будет притон, где белобрысый кореец будет вставлять людям в головы паленые импланты и сжигать их мозги, уверяя, что чистит память не хуже корпораций. Ему, дураку, и невдомек, что «этажом» ниже, в сырых и темных лабиринтах канализации – гравитационная аномалия. О ней никто не знает. Лапша нашел ее первым. Мне туда.

Один шаг – и начну все сначала. Все исправлю. Починю свою жизнь.

Скрип никуда не делся, всегда был со мной.

Вот он – теплая осень, яркое полуденное солнце. В нашем дворе осенью бывало красиво; красно-желтыми листьями устелен асфальт; тут яркая горка, турник, качели, разноцветный грибок над песочницей, похожий на зонтик. Качели раскачиваются туда-сюда, как будто ребенок спрыгнул с них только что, секунду назад.

Вот он, этот скрип.

Но во дворе никого нет. Я смотрю на детскую площадку из окна на третьем этаже бетонной коробки, которую привык называть своим домом. Мне нужно называть какую-нибудь коробку домом, мне так спокойнее. Я смотрю вниз, во двор, и не могу понять, что конкретно изменилось, чего не хватает.

– Тебя зовут Антон Фридман.

В горле першит, приходится его прочистить. Сердце ухает в висках. Мне не хочется боятся, но липкий дурной страх не спрашивал моего мнения. Сижу прямо на полу в сыром и темном подвале, где стоит такая вонь, что даже глаза слезятся. Пахнет отходами, гнилой водой и, кажется, горячей смолой.

– Сейчас шестьдесят… восьмой… примерно шестьдесят восьмой год по старому, и, если бы не все это дерьмо, тебе бы сейчас перевалило за седьмой десяток. Да, где-то так.

Яркий двор тает, как акварельный рисунок, и я больше его не вижу. Остается только подвал, где в нескольких метрах от того места, где я уселся, в воздухе висит, не двигаясь, будто нарисованный, султан густого серого дыма.

– Инъекция микроскопических роботов в твоей крови не дает организму изнашиваться, – продолжаю я.

Не понимаю, нужно ли говорить именно это. Перед моим лицом, сантиметрах в тридцати, висит голографический экран, на который транслируется запись обращения.