Владимир Колотенко - Прикованные к тени Страница 3

- Знаешь, я думал, - сказал Юра, - что...

- Что нашел?

- Да. Я хотел...

- Убедиться?

- Да. Я не верил своим глазам. Весь фокус в том...

Подошел Шура Баринов и бесцеремонно вторгся в нашу беседу:

- Мы идем?

Он считал все эти разборки пустой тратой времени.

- Да-да, бросьте, - кисло сморщившись всем лицом и, казалось, всем телом, поддакнул Шурику Валерочка Ергинец, - идемте в спортзал.

О Валерочке можно рассказывать бесконечно! Большей частью своей жизни немой и недовольный всем, что его окружало, он иногда приводил нас в восторг своей смелостью и решительностью:

- Зачем цепляться за какой-то эфемерный феномен, если трансцендентность и экзистенциальность его проявления не содержит в себе никаких нуменологических признаков?

Все замолчали и посмотрели на Валерочку, пытаясь осознать сказанное. Иногда он всех нас ошарашивал подобным набором слов.

- Гм! - произнес Ушков.

Он с нескрываемым любопытством уставился на Валеру, ожидая продолжения, но тот, придерживая очки большим и указательным пальцами левой руки, тупо смотрел в пол, словно выискивал под ногами утерянный гривенник.

- Кхм-кхм...

Повисла пауза.

Васька загадочно улыбался, почесывая подбородок.

- Ты бы лучше... - сказала Инна и замолчала.

Васька и Инна...

- Что же было потом? - наседал я на Юру, стараясь не упустить тему.

Он только хмыкнул.

- Кончилось, - процедил он, начиная злиться.

Я наседал на Юру согласно нашей прежней договоренности: в любом случае информировать друг друга о каждом добытом факте.

- Что кончилось?! - не сдержалась Ната.

Нетерпеливая во всем, она, как капля ртути, казалось, сейчас нахлынет на Юру и поглотит его со всей его сдержанностью и неторопливостью.

Теперь Юра сидел напротив, закинув ногу на ногу, и лениво листал прошлогодний журнал «Природа», читанный-перечитанный каждым из нас вдоль и поперек. Было часов пять вечера, мы собрались идти в спортивный зал, затем - в сауну. Ната не унималась:

- Но ты сделал снимок, хоть как-то зарегистрировал?..

Юра закрыл журнал, бросил на скамью и замотал головой из стороны в сторону - отрицательно.

- Нет, - тихо сказал он, - нет. В том-то и дело! Весь фокус в том, что... Я хотел проверить еще раз, но тут пришли эти...

Он снова взял журнал и теребил его, словно не знал, куда пристроить. Мне даже стало неловко: мы его допекли. Но только от него зависел исход наших экспериментов. Клеточная аура, золотисто-палевый нимб, крохотное северное сияньице - как критерий чистоты и профессионализма наших усилий.

Юра попытался было еще раз оправдаться, но вдруг замолчал. По всему было видно, что ему не очень-то хотелось вспоминать о своем промахе.

- А скажи, пожалуйста, - сказала Ната, - как ты считаешь?..

Для Юры это был край, предел терпения!

- Послушайте!.. - Он нервно поправил очки и тут же их снял: - Да идите вы все!..

- Правильно! - воскликнул Баринов, - пошли ты их всех куда подальше...

А что Баринову?

А Юра, да, он такой! Его всегда было трудно расшевелить, но когда его прижимали к стенке, он не мог молчать. На это я и рассчитывал. Я никогда не видел его вышедшим из себя, растроганным или взбешенным. У него были крепкие нервы, и он умел держать себя в руках. Даже свое «Да идите вы все!..» он произнес тепло и мирно, с улыбкой. Правда, при этом взгляд его был обращен не на всех сразу, как, сняв очки, смотрят близорукие люди, не куда-то в пространство, а на меня, словно я был главным его обвинителем. Нет же, нет! Я и не помышлял вызывать у него комплекс вины. Но мне, как и всем, было важно дознаться, видел он эту чертову ауру, эту божью искру, этот неуловимый призрак, за которым мы гонялись вот уже больше года, или нет. Видел или не видел?! Почему не заснял, если видел? Были и другие вопросы, ответы на которые он от нас, нам казалось, таил.

- Мы, наконец, идем в спортзал? - спросил Баринов, - может, хватит ковыряться в этом... Это ж какой-то цугцванг!

- Шурик, отстань! - Ната даже не посмотрела в его сторону.

- Да-да, - сказал Валерочка, - я же сказал...

Назревала ссора.

- Хорошо, - сказал я, - в сауну, так в сауну. Но сперва - корт.

Баринов согласно кивнул, старательно улыбаясь.

- Да, - сказала Ната, - сперва корт. Я научу вас любить жизнь. Сидите тут, как... Как кроты!

- Вот! - сказал Валерочка и снова поморщился.

Мы любили спорт, по озорной моде тех лет - любить спорт, движение, молодость, а не потому что это было престижно и не для перекачки внутреннего потенциала из мозгов в мышцы.

Никто не двинулся с места. Еще минут пять мы сидели на солнышке в ожидании новой команды. Внизу, на Мандриковке, что была совсем рядом, прогрохотал товарный поезд. И едва растаял в воздухе перестук колес его последнего вагона, как на не успевший просохнуть асфальт снова слетелась взбудораженная, прыткая и чирикающая на все лады стайка воробьев. Покинувшие ими ветви всколыхнулись и осыпались каплями влаги. Ксения встала, кистью правой руки поочередно изящно ударила по вздувшимся на коленях джинсам, выпрямилась и предложила:

- Идемте?

Ксения...

Она стояла и, глядя на меня, ждала - когда же я все-таки поднимусь со скамьи. А меня раздражало лишь то, что не удалось вытащить из Юры нужные сведения. Как я ни старался, он лишь благоразумно молчал. Может быть, то, что меня в нем всегда восхищало (мне казалось, естественная искренность!), вовсе и не было истинной его натурой, но доверие к нему было абсолютным. Я вздохнул с облегчением, когда случайно поймал на себе его продолжительный и спокойный взгляд.

- Все будет в порядке, - твердо сказал он, - идите вы в свою сауну.

Не знаю почему, но я всегда верил Юре, когда видел этот взгляд.

- Знать бы его природу, - грустно и мечтательно добавил он, когда мы остались втроем, - я бы легко нашел ключ ко многим тайнам ваших клеток.

- Да какие там тайны, - сказал Валерочка, - что вы придумываете?

Он и на корте вел себя так же - морщился, жался, дергался, плющился, что-то недовольно бурчал, то и дело, поправляя очки, дужки которых для усидчивости на его большой голове были связаны серой резинкой от старых трусов. Таясь и тая в себе всю злость на этот отвратительный мир.

Мы уже пожимали руки друг другу, когда я услышал:

- Анечка, закрой здесь все!..

Я оглянулся, чтобы увидеть, к кому обращалась Ната.

- Хорошо, хорошо, я закрою, - сказала Аня.

Это было прелестное дитя. Все это время она стояла за моей спиной и молча слушала нашу перепалку.

- Кто это? - спросил я у Юры, когда Аня ушла закрывать.

- Наша Аня.

Эту малышку я видел впервые. Разве я мог тогда знать, что она перевернет мою жизнь? Ни о какой Юлии я тогда понятия не имел. А уж мысль о какой-то там Пирамиде духа, ясное дело, тогда еще не могла даже вспыхнуть на горизонте.

Аня...

- Ясное дело, - говорит Лена. - А Тина?

- Ни Юля, ни Катя, ни Тина... Да о них даже мысли... И смешно было бы даже думать, что я мог ревновать Аню к принцу Альберту, случайно проведав об их романе.

- Мне кажется, - говорит Лена, - ты не способен ни на какую ревность.

Она просто еще не видела меня ревнующим.

Глава 4

Я понимал, что загадка клеточной ауры интересовала Юру не меньше, чем тайна египетских пирамид или неопознанных летающих объектов. Это было ясно как день, и он искренне сожалел и был расстроен лишь тем, что ему до сих пор не удалось, как волшебнику, привести нас в состояние захватывающего восторга, сдернув перед нашими удивленными глазами завесу тайны с этого непостижимого нимба кирпичиков жизни. Видимо, приборчик, который он сам смастерил из подручного материала для изучения ауры, был не настолько ловок и цепок, чтобы ухватить ее за павлиний хвост. Я видел, с каким живым интересом он предавался своей работе и как его огорчали потери и неудачи. Я сделал попытку его успокоить:

- Никуда она от тебя не денется.

Он только широко улыбнулся и ничего не ответил.

- Я это и сам знаю, я же не слепой, - после короткой паузы сказал он и ослепил меня бликами стекол своих дорогих очков.

Щурясь, он задумчиво посмотрел на солнце, прячущееся за крышу дома.

- Иногда мне кажется, что я могу прикоснуться к ней, я даже знаю, как она пахнет, - коротко улыбнувшись, признался он.

Мы помолчали, затем обнадеживающе пожали друг другу руки и разошлись.

Юра с нами в бадминтон не играл, но от сауны обычно не отказывался. Он был очкариком и заядлым книжником и отчаянно любил свою скрипку. А однажды я поймал его на горячем: он раскладывал на столе небольшие картонки, на которых цветными фломастерами были написаны иероглифы. Английский он уже знал хорошо, а китайский, видимо, давался ему с трудом. Он смутился и что-то невнятно пробормотал, сгребая картонки со стола и суя их в карман пиджака.