Роман Афанасьев - Дом родной Страница 3

— Вот что, Сергей, — начал Осипов, и я вздрогнул, просыпаясь. — Если ты выберешься, а я нет, знаешь…

Я помотал головой, чтобы отогнать сон.

— Знаешь… — продолжил капитан-лейтенант и сунул руку в карман кителя. — Вот. — Он достал простую записную книжку и обычный карандаш. Я такого не видел лет десять.

Осипов стал быстро черкать в книжечке, потом аккуратно выдрал листочек и протянул его мне.

— Понимаешь, — сказал он смущенно, — традиция такая есть. Когда авария в космосе, и люди не знают, кто выберется, а кто нет, они обмениваются адресами, чтобы оставшиеся могли навестить родных. Рассказать им, как все было.

Вид у Кирилла Александровича был смущенный. Такой, словно его, взрослого мужчину, застигли за ребяческим, бесполезным и глупым занятием.

— Традиция такая, — повторил он. — Знаешь, я раньше никогда… Но так нужно.

Я молча взял листок и спрятал в нагрудный карман лабораторного халата. Осипов криво улыбнулся. Я потянулся вперед, взял у него из руки книжечку, а потом и карандаш. Кирилл Александрович выпрямился, и взгляд его стал серьезным. В глазах появилась уверенность в том, что все идет как надо.

Размашисто выведя на первом чистом листе свой адрес, я отдал записную книжку обратно. Осипов бережно убрал ее во внутренний карман. Карандаш я автоматически сунул в свой, а капитан позабыл о нем спросить.

Он улыбнулся мне снова, на этот раз ободряюще, и повернулся к монитору. Похоже, слежение за мерцающим экраном вселяло в него надежду. Мне стало легче. Когда кто-то верит, что все будет хорошо, всем вокруг становится лучше.

Откинувшись назад, я оперся спиной о железную стену и закрыл глаза. «Зря все это, с адресами-то. Если уж придется… Так, наверное, вместе. Либо выберемся, либо нет. Если и прилетят за нами, то не раньше чем через пару лет. Но ведь прилетят. Они просто не могут не прилететь».

Дышать становилось все труднее. В рубке почти не осталось кислорода. Хотелось вскочить и бежать прочь, куда глаза глядят, подальше от этого места. Но я сдержался. Отставить панику. Нужно крепче вжаться в стену и считать вдохи и выдохи.

Чтобы отвлечься, я представил себе, как из моего выдоха рождается огромный пузырь, зеленовато-желтый. Он чуть поднимается вверх и уносится прочь, в темноту. На десятом пузыре из темноты вынырнуло зеленое поле. Оно рванулось мне в лицо, и я обнаружил, что лежу в траве, в волосах у меня запутался репей, а на правом запястье сидит огромная бабочка-капустница, лениво взмахивая крыльями.

Приподняв голову, я осмотрелся: почти пришел. Встав на ноги, я почувствовал, как меня зовет родной дом — дикая смесь звуков, запахов, цветов. Ряд картин, бегущих в никуда. Мой милый дом, я скоро вернусь.

Во сне мне не хватило одного шага до края поля, за которым начинался дом. Оставалось сделать лишь шаг, но вдруг стало нечем дышать, сжигало горячим воздухом. Я судорожно вцепился обеими руками в горло и очнулся.

В кабине было совсем темно, а пол под ногами ходил ходуном. Весь свет теперь шел только от экрана. По нему по-прежнему с сумасшедшей скоростью бежали ряды букв и чисел. Осипов сидел рядом с ним. Рот широко раскрыт, как у рыбы, которую вытянули с большой глубины. Китель мятой тряпкой валяется рядом, а белая форменная футболка потемнела от пота.

Я подполз к нему, потому что не было сил встать, и тронул за лодыжку. Он медленно оглянулся и изобразил бледное подобие улыбки.

— Скоро, — едва слышно выдохнул он. — Садимся.

Я перевернулся на спину и тоже широко раскрыл рот. Казалось, так легче дышать, хотя я знал, что легкие бессмысленно перекачивают превратившийся в углекислый газ воздух, пытаясь выдрать из него оставшиеся крупинки кислорода.

— Посадка, — проронил Осипов, и я взглянул на него.

Он выглядел как пианист перед концертом — руки на клавиатуре, пальцы подрагивают, готовясь к танцу на клавишах. Но это был обман. Осипов уже ничего не мог сделать. Даже если он вмешается в программу — это уже не поможет. Слишком поздно. Он просто пытался верить, что все под контролем.

— Держись, — бросил Осипов, и я сжался в ожидании удара.

Он не заставил себя долго ждать.

Мир просто выключился, как картинка видеофона. И этот черный экран подпрыгнул, раз, другой… И замер на месте.

— Сели, — прошептал Осипов. — Сели!

В этот момент зажегся свет. Полный, не аварийный. Это включилась система разгрузки модуля.

Боль резанула глаза, привыкшие к темноте, и тут же отступила.

«Дышать! Нет ничего лучше, чем дышать! Боль — ерунда!»

— Двери, — простонал я, — как?

Капитан-лейтенант опустил пальцы на клавиши и взял сложный аккорд. Он дождался своего бенефиса.

— Ну, — сказал он между двумя жадными вдохами, — вот и все. Выходим.

Я даже приподнялся на локте, чтобы это видеть. Сейчас. Сию минуту. В затуманенном мозгу бился сигнал: опасность. Если открыть двери — смерть. Если не открыть — верная смерть. Запечатанные в железной банке человеческие консервы…

— Открывай, — захрипел я, думая, что кричу. — Открывай!

В дальнем торце модуля дрогнула круглая дверь. Сорвалась с места и скользнула в перегородку.

Нам в лицо ударил свет. Настоящий солнечный свет. Он растекался по моему лицу, словно вода, — тяжелый, ощутимый, невыразимо прекрасный. Я слепо потянулся к нему, и мне навстречу рванулась горячая волна. Воздух. Я вскочил на ноги и рванулся вперед. За спиной надсаживался Осипов, о чем-то предупреждал, но я не слышал его. Меня ждал воздух моего дома, напоенный ароматом сотен трав.

Я шагнул наружу и замер — передо мной расстилалось огромное красное поле. Оно нестерпимо напоминало дом. Солнце нависло над полем огненным шаром. Воздух горяч и сладок…

За спиной зашелся в кашле Осипов. Он уже не мог говорить. А я вдохнул полной грудью и замер. Дышать нельзя. Невозможно! И тогда я перестал дышать.

Красное море травы ласкало взор. Лучи солнца гладили лицо, горячий ветер играл волосами. Я почти вернулся домой, мне оставалось сделать последний шаг.

Что такое дом? Это не здание, это не место. Это нельзя оградить забором или решеткой. Дом — это то, что ты считаешь своим и любишь больше всего на свете. А он — любит тебя и считает своим. Только и всего.

Я потянулся к этому красному солнцу со всей любовью, на которую был только способен. Потянулся к спелым травам и горячему ветру. Ко всему этому красному миру. Я назвал его домом. Я полюбил его! И он ответил мне.

Воздух хлынул в мои легкие, и я с наслаждением вдохнул чудесные запахи, о которых не знал раньше. Я впитывал солнечный свет всем телом. Я пришел домой. Мой дом теперь здесь. Я люблю его, а он любит меня.