(Грушвицкий) Орловский - Из другого мира Страница 3

Боюсь, что она начинает слишком сильно занимать мое внимание.

26 июня.

Сегодня я впервые наблюдал явление, которого ждал с нетерпением все эти долгие годы: отдельные линии в спектрах газов сместились в сторону, особенно в зеленой его части, а некоторые распались на ряд более мелких, неясно очерченных полос. Никакого другого объяснения этому я не могу подыскать, кроме того, что мне удалось наконец обнаружить это таинственное четвертое измерение здесь, у себя под руками, удалось его заставить проявить себя.

Но странно: я не ощущаю необузданной радости, какой ожидал, когда рисовал этот момент в воображении. Ничего, кроме заботы о том, что надо тщательно проверить еще раз опыты, чтобы гарантировать себя от ошибок. Я думаю, это объясняется тем, что я совсем расклеился за последнее время: по ночам мучаюсь бессонницей или тяжелыми кошмарами, днем вздрагиваю при каждом стуке двери или шорохе, а с вечера на глаза опускается серая пелена и все предметы в ней получают странные, фантастические очертания.

28 июня.

Сегодня я до того раскис в этой неустанной нервной тревоге, подхлестываемый возбуждением от недавнего открытия, что сделал непростительную вещь: после пяти лет упорного молчания, под впечатлением минуты рассказал о своей работе, о своих сомнениях и достижениях человеку, случайно брошенному на моем пути, который скоро исчезнет с моего горизонта в толчее жизни, так же внезапно, как и появился. И это только потому, что мы встретились в недобрую минуту, когда молчание и одиночество стали окончательно невыносимыми.

Началось с безобидного разговора об идеях Римана и Лобачевского. И, конечно, Корсунская знала об них не только понаслышке. Риманову геометрию четырех измерений она проштудировала добросовестнейшим образом, а Лобачевского цитировала чуть не наизусть и говорила о нем с энтузиазмом.

От них перешли к Эйнштейну, переведшему теоретические построения математиков на почву реальных возможностей.

- Я бы не удивилась, - сказала Корсунская, - если бы в один прекрасный день мы здесь, на земле, оказались в состоянии увидеть, прощупать это таинственное направление, заглянуть через него в такие провалы, перед которыми наша Вселенная - щепка в океане.

Это оказалось толчком, от которого я точно с горы покатился. Я рассказал все, начиная с первых моих попыток, ряда неудач, сомнений, новых исследований и кончая последним результатом, осуществившим то, о чем она сказала в своей последней фразе.

- И вы могли бы мне это показать? - только спросила она, когда я кончил, и в глазах ее ничего нельзя было прочесть. Нина Павловна была верна себе: ей нужны были факты. Останавливаться теперь было смешно и нелепо: я повел ее в лабораторию. Когда после этого она, уходя, пожала мне руку, - это было уже не обычное официальное пожатие, ничего не говорящее; ее рука на секунду дольше задержалась в моей, и в глазах мелькнуло что-то такое, в чем я не успел разобраться, но от чего сердце заныло томительно и радостно. Что это еще такое?

30 июня.

Что-то странное творится или со мною самим, или вокруг меня. Если это протянется еще несколько дней - я сойду с ума. О вчерашнем вечере я не могу вспомнить без острого ужаса. Я сидел в лаборатории, возле спектроскопа и изучал изменения в цветных линиях его поля. Дверь в соседнюю комнату было приоткрыта; за окном бушевал ветер и швырял в стекла пригоршни песка, так, что казалось, что там, во тьме, стоит кто-то и царапает их шершавой лапой. Знакомое чувство тревоги росло непрерывно. Мерно постукивал маятник часов, мелькая медным диском и отмеривая умирающие секунды.

Вдруг мне показалось, нет, не показалось, а я почувствовал с несомненностью сзади меня в комнате чье-то присутствие. Однако я знал, что никого нет, так как наружная дверь была заперта. Тишина стояла мертвая. Несколько минут я держал себя в руках и продолжал работать. Вдруг пламя горелки на столе вспыхнуло и погасло, будто от внезапного порыва ветра. У меня было ощущение, что кто-то вплотную подвинулся ко мне и дышит за спиной. Я быстро обернулся - пустота и тишина. Падали секунды, и шуршал песок за окном. Сердце билось сильными ударами, не хватало дыхания. Я сел к столу. Присутствие невидимого посетителя стало физически невыносимым.

- Кто тут? - крикнул я не своим голосом и, вскочив, обернулся назад. Молчание... Распахнувшаяся настежь дверь чернела провалом в темноту... Какие-то беглые тени метались по углам. Серый туман колыхался перед глазами; сквозь него огни лампочек мерцали, окруженные цветными ореолами.

Мхе казалось, будто я один во всей Вселенной, будто все провалилось в первобытный хаос, и я, жалкий, одинокий, запуганный человек, песчинка мироздания, остался лицом к лицу с тем, кто стоит где-то тут рядом со мною, невидимый и молчаливый, и дышит мне в лицо...

Я не помню, как я выбрался из комнаты. В эту ночь я не спал.

4 июля.

Три дня я пролежал у себя дома и не выходил из комнаты, совершенно разбитый этой дикой галлюцинацией. Ведь не бесплотные же духи удостоили меня своим посещением! И все-таки если еще раз со мной случится что-либо подобное, я не знаю, чем это кончится.

На следующий день у меня был милейший доктор Асатуров. Он нашел невроз сердца или что-то в этом роде на почве переутомления. Разумеется, он прав: все это просто усталость, и мне необходим отдых. Но не хочется бросать работу сейчас, когда я подошел к таким результатам, - страшно потерять нить.

И потом странно: эти дни, что я лежу дома, я чувствую себя в сущности довольно сносно - во всяком случае галлюцинации не повторяются.

А когда я встану - я опять увижу Нину Павловну.

3

Мешканцев встал и увидел Нину Павловну. Они шли вдвоем по темнеющим аллеям парка, среди двух стен тополей, вонзающихся оперенными стрелами в вечереющее небо. Прямо перед ними, купаясь в холодных провалах звездных пустынь, зажегся уже Орион, торжественно тихий и многоокий. Густели тени фиолетовыми пятнами, буйная зелень стряхивала истому пыльного знойного дня и набухала темной пьяной дурью и ароматами. Из грота по серым камням звонкою капелью, со ступеньки на ступеньку журчал источник.

Мешканцев шел, слушал, вдыхал всей грудью густой воздух и всем существом ощущал близость девушки. Они говорили о далеких веках юности человечества, когда скованный разум только начинал расправлять крылья, бросая удивленные взгляды-молнии на открывающийся неведомый, таинственный мир.

- Какая прекрасная легенда - этот жаждущий и немогущий насытиться доктор Фауст, - говорила Корсунская - великий искатель, отказывающийся от вечного блаженства ради того, чтобы знать... знать, какою бы то ни было ценою.

Мешканцев плохо вникал в смысл ее слов и слушал только их музыку; они звенели в унисон с капелью струй и пропитаны были ароматами южной ночи. Потом спросил, отвечая больше собственным мыслям, чем фразам девушки.