Елена Хаецкая - Несчастный скиталец Страница 30

Колдун, похвалявшийся, что-де чует он Феаниру самым своим сердцем, быв спрошен о выборе пути и приуныл. Различными отговорками дал он понять, что в сем случае сердце его – не вещун. Еще предложил он довериться гаданью на овечьих катышках, но быв отвергнут и осмеян.

Эмилия рекла:

– А что, ежели мы напустим по следу злодейки братову собачонку? Пущай оная понюхает г-жу маркизу – ведь Феанира в ея образе, следовательно, и пахнет в точности так-же.

– Милушка этого не может, – возразил я. Эмилия не поверила, высказавшись, что любая из гончих деда нашего, даже самая худая, справилась бы без затруднения. Я обомлел. Как можно было сравнивать здоровенную собачину из своры нашего деда с моею собачкою! Последняя рождена для жизни праздной и беззаботной, а отнюдь не для преследования, хищного терзания жертвы и протчая. Разведя руками, отошел я в сторону, при этом удивляясь – отчего сестрица моя не заставит меня дрова рубить или править каретою на том основании, что дворовыя люди мужеска пола все то умеют. От смущения вся кровь моя прилила к голове, и последнее изрядно помогало соображению, а именно – пришла ко мне дельная мысль.

– Скажите, маркиза, – рек я, – куда именно держали вы свой путь до встречи со злокозненным Дивновидом?

– Я направлялась в шато де *** по приглашению своего знакомца, герцога Валлару. Оный герцог сам гостит там уже немалое время, предаваясь утонченным развлечениям и искусству, освобожденному от предразсудков, – отвещала де Мюзет. – Хозяин шато, личность загадочная, не умеет жить без общества, но для столицы слишком чудачен. Будучи в средствах не стеснен, выстроил он себе обиталище по вкусу и всякий месяц приглашает к себе, больше через знакомых, всех подряд оригиналов. Среди гостей его кто не сочинитель, тот живописец, кто не живописец – тот музыкант или на худой конец – учоный. Особое предпочтение оказывается филозофам и метафизикам. Нравы там свободныя, можно испытать и любовное приключение по своему темпераменту. Одно лишь условие – никаких скандалов и конфузий, никаких разбитых сердец и протчая. Люди сходятся по обоюдной склонности и разстаются сразу же, как охладевают друг к другу, оставаясь при сем добрыми приятелями.

– И вы, любезная маркиза, все в подробностях описали лже-Дивновиду? – вопросил я.

– Точно так.

Миловзор молвил:

– Мне теперь совершенно ясно, что Феанира направила стопы свои в шато ***. Там под видом маркизы отыщет она приют и любое время может скрываться от властей. Поспешим же туда и обличим преступницу!

– Что же вы будете делать с нею?

– Схватим без лишних слов и препроводим в столицу, где оная понесет заслуженную кару, сообразно своей вины.

– Но если она отопрется? Как вы вернете ей природный ея вид, когда она чародейка?

На то Миловзор рек с суровостью:

– Ничего, в столице найдутся мастера до этих дел. Феанира уж успела отведать их умения, угостится и еще раз.

– Тогда я совершенно спокойна, – с этим де Мюзет указала на среднюю из трех дорог. – Нам, друзья, ехать теперь прямо.

И поехали мы все прямо. По пути почувствовал я знакомую ломоту в костях и нарочитое кружение главы, сопряженное с залеганием ушей. Посему я спросил у колдуна, возседавшего на крыше:

– Нет ли на небе дожжевых облаков?

– Отнюдь нет, – отвещал он.

– Дожжь все-же будет, – рек я.

– С чего-бы? Я совершенно не вижу никаких признаков к тому, – продолжал возражать аль-Масуил. – А у меня имеется нарочитый опыт! Несколько лет кряду служил я в казенной палате погоды и исправно прорицал, быть дожжю или нет.

Услышав сие, Миловзор помрачнел и тотчас велел кучеру искать укрытия. Разумная мера! Набрели мы скоро на превеликий анбар, стоявший в запустении. В анбаре мышей было преизрядно, из чего видно, что хранили прежде в оном зерно. Аль-Масуил над нами посмеивался, но только лишь мы укрылись, как налетела буря, сверкнула молнья и тяжкий гром сотряс окрестности. Ливень хлынул тут-же, да такой, что иные капли были величиной с лошадиную главу. Анбар создавал лишь видимость защиты, ибо крыша его во многих местах оказалась худа. Но все же куда приятнее было находиться под оной, нежели под открытым небом.

Маркиза де Мюзет нашла обстановку романтической и продолжила свою осаду в отношении меня. От скуки я сделал вид, что поддался – правда, едва-едва. Наружности маркиза самой щастливой – соразмерность всех частей тела, приятная полнота форм и особливо – волнительная родинка на подбородке. (Наверняка знаю, что родинка, а не мушка, ибо перед сном маркиза ее не отлепляла).

– А признайтесь, кавалер, испытали-ль вы волнение, узрев меня в лесу в натуральном моем виде? – выпытывала она.

Я отвещал:

– Безспорно, некоторое волнение испытал, зря ваших прелестей.

Про себя же думал, что волнение, скорее, было вызвано испугом и неожиданностью. Маркиза глянула на меня с некоей оторопью, словно бы что-то почуяла, но все свела к анекдоту из своей жизни. Некогда заказала она у знаменитого Бенутто свой портрет, при этом позировала нарочито нагою. Сей портрет повесила у себя в доме не без цели. Когда случается назойливый ухажер из числа неинтересных и добивается, по правилам любовной науки, только глянуть на предмет страсти без покрова, маркиза ведет оного в комнату, где портрет. Отказать совсем – значит, прослыть холодною и презреть некое правило этикета. Однакож приходится нещастливцу удовлетворяться зрелищем картины.

Сей анекдот даже расположил меня к маркизе, ибо указал на живой ум ея. То есть, ежели-б я вдруг решился на одно-два свидания, скушно-б мне не было. А сие в наше время – диковина.

Ближе к вечеру дожжь утих, и мы продолжили наше странствие. В дороге не мог не любоваться изрядными видами, каковые сменяли друг друга за окошком нашего экипажа. Бывают пейзажи унылыя, как-бы напоенныя тоской – взгляду не на чем остановиться. А иныя ландшафты – напротив, радуют око своей светлотой, гармонической соразмерностию почти музыкальной, а тако-же изобильной негой и прихотливостью. Так в точности и было в сих местах. Даже мне, совершенно городскому жителю, на душе зделалось покойно. До того я размяк, что позволил маркизе положить ручку (прехорошенькую) мне на колени и шевелить пальцами.

Точной дороги маркиза не знала, да и мы были в затруднении определить, долго-ли еще ехать. Но мы не унывали.

Узрев, что я делаю в дороге записки, г-же де Мюзет явила к ним приличный интерес. Когда же я попенял ей на недоразумения, связанные со здешнею почтой, поведала она о том, како тут переписываются. Вообрази – многия из помещиков держат у себя почтовых бабочек, зело крупных. Оные обучены отыскивать адресата и передавать ему записки. Для срочных депеш используют особливых стрекоз, весьма проворных. Однако-ж, по моему разумению, есть тут три каверзы. Первая – зимой все насекомыя спят и служить письмоношами отнюдь не могут. Вторая кроется в слабосильности почталионов. Лишь коротенькия цыдульки допустимы для них. Дабы донести до тебя мое письмо, потребовалось бы шесть тыщ семьсот сорок две бабочки или же четыре тыщи двести три стрекозы (я подсчитал!).