Евгений Акуленко - Ротмистр Страница 31

— Стой, — кричит вознице, — дай наглядеться!.. Эх-ма!.. В хоромах в тех, видать, цари да короли живут…

— Да не, — махнул рукой возница, усмехнувшись в бороду. — Это она, наша ялмарка и есть…

Напрасно Савка надеялся отдохнуть по приезде. Прямо с дорожной кареты пересела Евдокия на извозчика и давай по городу колесить. Да не просто так каталась, а все выспрашивала, разузнавала и в книжицу свою черкала. Кто, дескать, здесь проживает, нету ли окрест домов на продажу и куда в половодье доходит вода. С коляски соскочит, пожалует копеечку хоть кучеру какому, хоть старушке богомольной, те и рады языком почесать, язык, он ведь до Киева доведет. Еще и Савке велела, праздно не сиди, мол, географию запоминай и где какое строение на ус наматывай. Под вечер велела завернуть в галантерейную лавку. Савка страсти к нарядам за хозяйкой не замечал, а тут решил: прорвало барышню, не иначе. Как скрылась за портьерами, будто вводу канула, только прислужницы с портнихами из двери в дверь снуют, как тараканы. Толокся Савка несколько часов кряду, мозоли насидел себе на всех местах, да и задремал уж, хозяйку ждавши. А когда явилась Евдокия, ножкой в сафьяновом сапожке притопнула, вся дрема с Савки слетела мигом. Сидит он, варежку разинув, и глазам своим поверить не может: будто подменили Евдокию, не купчиха теперь это вовсе, а самая настоящая принцесса. Платье на ней скроенное по последней моде, голубое, белой тесьмой отороченное. Шея и плечи открытые, не хрупкие, как у дамочек доморощенных ничего в своей жизни тяжелее иголки с ниткой не державших, а налитые силой какой-то женственной и нежностью. И взгляд помимо воли скользит по трогательным ямочкам и проваливается в преглубокое, должно сказать, декольте. А куда, спрашивается, делась былая тяжелая поступь? Раньше каблук вбивала по-хозяйски – пыль столбом, а теперь плывет, как лебедушка. Губки алые, щечки розовые, глазки горят – не девка, загляденье! Евдокия-то видит Савкино смятенье и глумится еще, масла в огонь подливает:

— Ну, — говорит, — замуж меня возьмешь?

Савка стоит, не в силах слова вымолвить, рот открывает беззвучно, по-рыбьи и весь пунцовым сделался. Потешилась Евдокия, повеселилась, а после уголок рта излюбленно скривила и велит портным, что вдоль стенки выстроились, как на смотре:

— А теперь приоденьте-ка этого молодца, чтобы на людях с ним не засмеяли!

Тут за Савку взялись. Иголки под ребра тычут, ленточками мерки снимают, тут расшить, здесь ушить, там подогнуть. Пот с Савки градом, душно ему, тошно, не привыкший он к таким каверзам, а портные все не унимаются, и так не ладно им и эдак, на совесть подгоняют одежку, отрабатывают щедрый посул в ассигнациях. Насилу Савка вытерпел экзекуцию, зато в лавку входил конюх-конюхом, а наружу шагнул решпектабельным господином. После отправились в цирульню по соседству. Пока над Евдокией колдовали с полдесятка прислужниц, Савку постригли, расчесали, с мыльной пеной побрили и напшикали одеколоном.

— Поесть бы чего, — взмолился Савка, выйдя весь благоухающий на улицу. — С утра ведь не харчевались… Сам он морщился и украдкой сплевывал через плечо, умудрившись хватануть приоткрытым ртом ядреного одеколону.

— Налопаешься, успеешь, — заверила Евдокия. — А сейчас надобно нам заглянуть к пану Пшельскому…

Ювелирный салон поляка Пшельского уже закрывался. Но, завидев на пороге представительную пару, хозяин сам вышел навстречу, изобразив на лице угодливую улыбку. Евдокия, не вдаваясь в длительные колебания, сторговала себе по сходной цене золотые серьги с камушками, кулон на витой цепочке и затейливое колечко на палец в виде переплетенных древесных ветвей. Придирчиво осмотрев Савку, покивала каким-то своим мыслям, и приобрела тому серебряные часы, звонящие каждый час переливчатую мелодию. Савка протестовать не стал, давно уже махнув рукой на все перипетии и чудачества хозяйки. Если в костюм наряжают, значит нужно так. Если брегет суют, за который можно в Антоновке добротный дом отгрохать, стало быть, тоже неспроста. В конце концов, в острог не сажают и батогами не бьют!

— А вот теперь, пожалуй, можно и поужинать, — потерла ладони Евдокия. Только извозчик остановился не у какого-нибудь трактира, а у огромного дома с колоннами и широченными мраморными ступенями. За неплотно задернутыми шторами мелькали вальсирующие пары, доносились оттуда приглушенная музыка и смех, звякнула разбитая тарелка. Швейцар услужливо распахнул двери и звуки празднества стали громче, нахлынули многоголосым гомоном.

Евдокия скинула на руки подбежавшему лакею свою шубейку и уверенно направилась в залу, навстречу яркому свету сотен свечей и блеску зеркал в золотых оправах. Савка на ватных ногах заковылял следом, вдохнул, как перед нырком, воздуха, зажмурился и шагнул под перекрестье лорнетов, моноклей и прицельных прищуров. Среди присутствующих разнесся шепот, подавился нотой оркестр, сбив с ноги танцующих. Среди роскошного убранства Евдокия смотрелась Золушкой, явившейся на сказочный бал.

— Стой здесь, — велела она еле слышно, наклонясь к Савке. — Водки не пей, в карты не играй, непотребно не выражайся. Вообще языком трепи поменьше, авось за умного сойдешь!..

И растворилась, оставив Савку одного среди платьев, фраков и камзолов, обществу которых тот предпочел бы выводок гадюк. Впрочем, о Савке забыли быстро. Внимание всецело приковала таинственная красавица-незнакомка. Подскочил, лихо заломив руку за спину, официант, протянул поднос. Савка зачем-то похлопал себя по карманам, соображая, чего от него хотят, после догадался взять с подноса тонкий бокал с пузырящейся водой, который единым глотком осушил. Вино оказалось колючим и тотчас дало о себе знать, придясь на голодный желудок: в голове зашумело, голоса сделались громче, музыка веселее. Мимо в вихре мазурки пролетали пары и до Савки доносились обрывки чужих разговоров.

— А что, эта особа, должно быть знатного роду? — спрашивала кавалера рыжая тощая, как спица, дама в парике, кося преизрядно глазами в сторону Евдокии.

— Отнюдь! Насколько известно они по коммерческому делу…

— Ха-ха! — победно воскликнула тощая. — Мещанка!..

Оркестранты играли без перерыва, и одна музыка сменяла другую. Евдокия мелькала в разных концах залы, окруженная кавалерами, изредка танцевала, отдавая предпочтение, впрочем, не лихим красавцам-офицерам, а господам посолиднее. В общем, подобраться к ней Савка возможности не видел, а, меж тем, нутро его сводили вкуснейшие запахи, доносившиеся из соседней комнаты, где для гостей были накрыты несколько столов "а-ля фуршет". Бочком-бочком, неловко переступая с ноги на ногу, Савка пробрался вдоль стены, протиснулся в проход и обомлел. Такого великолепия в жизни он не видывал. На золоченых блюдах, сложенные пирамидами, лежали запеченные в сметане перепела, рябчики с брусникой, куриные и гусиные крылышки в сладких сухарях, вымоченные в пиве индюшачьи гузки, тарталетки из разносортной ветчины, буженины, сыров и зелени, искусно собранные в виде цветов; истекающие соком ломти осетрины с лимоном, царская селедка ряпушка под кольцами белого лука, пересыпанные пряностями скользкие рыжики размером едва ли больше ногтя. Один из столов занимал едва початый жареный поросенок, сдобренный тертым хреном. В боку его торчал двузубец, а в пасть кто-то из поваров додумался засунуть живую гвоздику. Подошел дородный купец в жилетке с поддевкой, внушительно неся на огромном пузе золотую цепь. Потребовал, ни на кого не глядя: