Уильям Голдинг - Бог-скорпион Страница 31

– Увы, мой стул регулярен до отвращения.

– Причина в женщине?

– Неужто я похож на дикаря?

На сей раз Император не сдержался. Он почти совладал с выражением лица, однако затрясся всем телом и через миг расхохотался до слез. Лицо юноши порозовело в закатных лучах.

– По-твоему, я смешон?

– Прости. Не знаю, поймешь ли ты, что отчасти моя суровая нежность к тебе коренится в твоей… Мамиллий, ты так отчаянно современен, что лишаешь себя простых радостей из боязни прослыть старомодным. Если бы ты только мог увидеть мир моими скорбными гаснущими глазами!

– Беда в том, дед, что я не ищу радостей. Ничто не ново под луной. Все уже изобретено, все изучено. Время застыло.

Император бросил в корзину очередное прошение.

– Ты слышал о Китае?

– Нет.

– Я впервые узнал об этой земле лет двадцать назад. Тогда я решил, что это остров где-то за Индией. С тех пор мне удалось собрать кое-какие обрывочные сведения. Известно ли тебе, Мамиллий, что Китай – Империя побольше нашей?

– Не может быть. Это нарушение законов природы.

– И тем не менее. Порой я замираю от восторга, представляя, что наш земной шар держат две руки – одна загорелая, а вторая, насколько мне известно, желтая. Быть может, как в той комедии, рано или поздно человек встретится со своим утраченным двойником.

– Байки путешественников.

– Я пытаюсь показать тебе, что мир необъятен и полон чудес.

– Предлагаешь посетить Китай?

– Морем плыть нельзя, а пешком или по реке ты будешь добираться десять лет, если пропустят аримаспы[5]. Оставайся дома и развлекай одинокого старика.

– Благодарю за приглашение в личные шуты.

– Мальчик мой, – решительно сказал Император, – тебе пойдет на пользу кровавое побоище.

– Подобные подвиги я оставлю твоему законному наследнику. Постум – прирожденный вояка. Пусть забирает все сражения себе. Кроме того, война удешевляет жизнь, а я и так считаю, что моя – дешевле некуда.

– Тогда Отец Империи не в силах помочь своему внуку.

– Я устал от безделья.

Император вперился в юношу пристальным взглядом.

– Так я был слеп? Берегись, Мамиллий. Наша странная дружба возможна только при условии, что ты не будешь слишком деятельным. Я хочу, чтобы ты прожил долгую жизнь, пусть даже и умер от тоски. Забудь о честолюбивых притязаниях.

– Меня не интересует власть.

– Продолжай убеждать в этом Постума. Оставь трон ему. Он мечтает править.

Мамиллий покосился на занавески, шагнул вперед и прошептал Императору на ухо:

– И все же ты предпочел бы, чтобы твою тогу с пурпурной каймой унаследовал я.

Император наклонился вперед и торопливо проговорил:

– Если его люди услышат, мы оба не проживем и года. Не смей повторять подобные слова!

Мамиллий вернулся к колонне; Император взял новую бумагу, бегло просмотрел ее в сумеречном свете и отбросил прочь. Собеседники молчали. Соловей, уверовав, что в темноте его не обнаружат, вернулся на кипарис и вновь завел свою песню. Наконец Император тихо сказал:

– Спустись по ступенькам, пересеки лужайку, устилающую нашу низину, обогни пруд с лилиями и войди в туннель. Через сто шагов ты окажешься на портовом причале…

– Я хорошо изучил окрестности.

– К тому времени уже совсем стемнеет, и ты толком ничего не увидишь. Просто скажи себе «Здесь два причала отделяют от моря сотню кораблей, тысячу домов и десять тысяч человек. И любой из них отдал бы все на свете, чтобы стать незаконнорожденным, но любимым внуком Императора».

– Склады, таверны, притоны. Деготь, масло, трюмные воды, фекалии, пот.

– Ты не любишь человечество.

– А ты?

– Я мирюсь с ним.

– А я его избегаю.

– Нужно, чтобы Постум сделал тебя наместником. Египет?

– Греция, если это обязательно.

– Боюсь, там занято, – сокрушенно сказал Император. – И еще очередь стоит.

– Ну, тогда Египет.

– Да, отправляйся туда, Мамиллий, ради твоего же блага. По возвращении ты застанешь вместо меня лишь горсть пепла и одну-две статуи. Так будь же счастлив, если хочешь подбодрить стареющего правителя.

– И что в Египте может меня осчастливить? В мире нет ничего нового, и Африка – не исключение.

Император развернул очередную петицию, улыбнулся и даже позволил себе краткий смешок.

– Вот тебе новое. Двое твоих будущих подданных. Лучше познакомься с ними лично.

Мамиллий без интереса взял бумагу и поднес к свету, повернувшись спиной к Императору. Прочел до конца и с усмешкой обернулся через плечо. Оба расхохотались. Император – с чувством, от души, сразу помолодев. Мамиллий – неожиданно срывающимся, как у подростка, голосом.

– Проситель хочет поиграть в морской бой с Кесарем?!

Они беспечно рассмеялись под соловьиные трели. Старик успокоился первым и кивнул на вход. Мамиллий открыл занавески и сухим официальным тоном произнес:

– Император примет просителей Фанокла и Ефросинию.

И отступил за колонну. Дед и внук заговорщически подмигнули друг другу.

К Императору нельзя было приблизиться как к простому смертному. Из-за занавеса появился толстый секретарь, преклонил одно колено и разложил на другом дощечки для письма. Чеканя шаг и лязгая доспехами, на лоджию промаршировал солдат в полном боевом облачении и встал за спиной Кесаря с мечом наизготовку. Два раба подняли занавес. Раздался удар посоха о каменный пол.

На лоджию вошел мужчина, за ним женщина с какой-то ношей. Рабы опустили занавес, и мужчина замер, ничего не видя в тусклом закатном свете. Пока глаза гостя привыкали к сумеркам, присутствующим представилась возможность его рассмотреть. Светлая туника, сверху наброшен длинный зеленый плащ. Взъерошенная темная шевелюра и растрепанная борода – не то признак беспокойной натуры, не то следы дерзкого порыва ветра, который, однако, не допускался в уединенную императорскую резиденцию. Истрепанный плащ, весь в заплатках и в пыли. Руки и ноги неухоженны; массивное, ничем не примечательное лицо.

Его спутница вжалась в темный угол. Фигура ее была задрапирована с головы до пят; лицо скрывала просторная вуаль. Женщина встала боком к мужчинам и склонилась над своим узлом. Подол длинного платья чуть подернулся вверх при ходьбе, на четыре дюйма открывая сандалию и стопу безупречной формы. Солдат с мечом не шелохнулся, но, вращая глазами, принялся разворачивать драпировку взглядом и оценивать с высоты долгого опыта по едва заметным намекам скрытое под одеждой женское тело. Он мысленно отметил наполовину спрятанную кисть руки, очертания круглого колена под тканью. И снова перевел взгляд на меч, сжав и округлив губы. В менее торжественный момент его выдох прозвучал бы вполне отчетливым свистом.