Грег Иган - Отчаяние Страница 34

Я смотрел на маленький зеленый клочок и, чем больше смотрел, тем больше злился. Я не сразу понял, почему.

Весь остров – искусственный, в точности как любое строение из стекла и металла. Его поддерживают биоинженерные организмы, однако они отличаются от исходных форм не меньше, чем сверкающий титановый сплав – от лежащей под землей руды. Крохотный сквер – по сути дела, лишь увеличенная кадка – должен бы подтвердить эту мысль, разрушить хрупкую иллюзию того, что почва под моими ногами существенно отличается от палубы океанского лайнера.

Ничего подобного.

Я видел Безгосударство с воздуха, видел его распростертые щупальца – прекрасные, как любое живое существо на планете. Я знаю, что каждый кирпич, каждая черепица здесь выращены в море – не выплавлены в печи. Весь город выглядит настолько «естественным», что искусственными кажутся трава и деревья. Клочок «подлинной» дикой природы смотрится чужим и излишним.

Я сел на скамейку – рифовый известняк, но мягче, чем мостовая внизу (больше полимеров, меньше карбоната?), – в полутени одной из (шуточных?) каменных пальм, обрамляющих сквер. Никто из местных по траве не ходил, я тоже не стал. Аппетит так и не вернулся, поэтому я просто сидел, наслаждался теплом и видом проходящих людей.

Невольно вспомнились глупые мечты о бесконечных свободных воскресных вечерах с Джиной. С чего я взял, будто она захочет до конца жизни сидеть со мной в Иппинге у фонтана? Как мог так долго верить, будто она счастлива, когда по моей вине она чувствовала себя заброшенной, невидимой, задыхающейся, пойманной в ловушку?

Ноутпад запищал. Я вынул его из кармана, и Сизиф объявил:

– Только что опубликована эпидемиологическая статистика ВОЗ за март. Зарегистрировано пятьсот двадцать три случая Отчаяния. Это тридцатипроцентный рост за месяц. (На экране появился график.) В марте зафиксировано больше случаев заболевания, чем за предыдущие шесть месяцев вместе взятых.

Я сказал тупо:

– Не помню, чтобы просил это сообщать.

– Седьмого августа прошлого года, 9:43.

(Гостиничная комната в Манчестере.)

– Вы просили: «Сообщи, если цифры полезут вверх».

– Ладно. Продолжай.

– С последнего вашего запроса опубликовано двадцать семь новых статей на эту тему. (Появился список названий.) Хотите прослушать резюме?

– Не хочу.

Я поднял глаза от экрана и увидел в дальнем конце сквера художника за мольбертом. Это был худощавый мужчина европейской внешности, вероятно, лет за пятьдесят, с загорелым морщинистым лицом. Раз уж я решил не обедать, мне следовало еще раз прокрутить доклад Генри Буццо или старательно проштудировать подготовленный Сизифом урок. Несколько минут я уговаривал себя поработать, потом встал и пошел взглянуть на картину.

Это был импрессионистский этюд площади. Вернее, отчасти импрессионистский; пальмы и трава казались зелеными отражениями на неровном стекле, однако мостовая и здания были прорисованы с тщательностью программы-архитектора. Писал он на материале, который называется «транзишн» и меняет цвет под действием стилуса. Разное напряжение и частота заставляют каждый тип вкрапленных ионов мигрировать к поверхности белого полимера со своей скоростью: впечатление такое, будто из ничего возникает масляный мазок; я слышал, что добиться желаемого цвета не проще, чем смешивая краски на палитре. Зато стирать легко: меняешь знак напряжения, и все пигменты прячутся обратно в полимер.

Не поднимая глаз, художник произнес:

– Пятьсот долларов.

Он говорил с сельским австралийским акцентом.

Я ответил:

– Если б я собирался раскошелиться, то нашел бы аборигена.

Он притворился обиженным.

– А десяти лет вам мало? Паспорт предъявить?

– Десять лет? Прошу прощения.

Десять лет означают, что он практически первопоселенец. Безгосударство начали выращивать в 2032-м, но лишь в начале сороковых оно стало обитаемым и самообеспечиваемым. Я удивился: основатели острова и первые его жители в основном приехали из США.

Я представился:

– Меня зовут Эндрю Уорт. Здесь на эйнштейновской конференции.

– Билл Манро. Здесь из интереса.

Руки он не протянул.

– Картина мне не по карману, но, если хотите, я угощу вас ленчем.

Он скривился.

– Вы – журналист.

– Я освещаю конференцию. Больше ничего. Однако мне интересно узнать про остров.

– Так почитайте. В сетях есть все.

– Да, и одно противоречит другому. Я не могу решить, что – пропаганда, а что – нет.

– С чего вы взяли, что я расскажу вам чистую правду?

– Лицом к лицу мне легче будет разобраться.

Он вздохнул.

– Почему я? – Отложил стилус, – Ладно. Ленч и анархия. Сюда, – Он пошел через площадь.

Я остался стоять.

– Вы же не оставите это, – Он продолжал идти, и я догнал, – Пятьсот долларов плюс мольберт и стилус… Неужели вы настолько доверяете людям?

Он раздраженно взглянул на меня, обернулся и махнул ноутпадом в сторону мольберта; тот оглушительно взвизгнул. Кое-кто из прохожих обернулся.

– Там, откуда вы приехали, не бывает сигнализации?

Я покраснел.

Манро выбрал дешевое с виду открытое кафе и взял с автоматизированной стойки дымящуюся белую мешанину От нее отвратительно несло рыбой; это, впрочем, не означало, что она приготовлена из мяса позвоночного. Тем не менее аппетит у меня окончательно пропал.

Я набрал на ноутпаде подтверждение оплаты. Манро сказал:

– Не говорите мне, что глубоко потрясены использованием здесь международного кредита, существованием частных предприятий общественного питания, моей бесстыдной привязанностью к собственности и другими родимыми пятнами капитализма.

– Вижу, вам это не впервой. Так каков же избитый ответ на избитый вопрос?

Манро выбрал столик, от которого мог наблюдать за мольбертом.

Он сказал:

– Безгосударство – капиталистическая демократия. И либерально-социалистическая демократия. И союз коллективов. И еще много чего – я не знаю всех слов.

– Вы хотите сказать, люди здесь предпочитают действовать, как действовали бы в таких сообществах?

– Да, но это идет дальше. Большинство вступает в синдикаты, которые по сути и есть такие сообщества. Люди хотят иметь свободу выбора, но и определенную степень стабильности. Поэтому они заключают соглашение, в котором определяют основные стороны своей жизни. Разумеется, соглашение допускает увольнение – но ведь большинство демократий дозволяют выезд. Если шесть тысяч работников синдиката договорятся перечислять часть своих доходов (подлежащих проверке) в фонд здравоохранения, образования и социального страхования, средствами из которого распоряжается выборный комитет в соответствии с детально разработанной политикой, – им совсем не обязательно иметь парламент или главу правительства, но, по-моему, это вполне можно назвать социалистической демократией.