Грег Иган - Отчаяние Страница 35

Я спросил:

– Значит, свободно выбранное «правительство» иметь можно. Однако в целом – вы анархисты или как? Разве у вас нет общих законов, которым все обязаны подчиняться?

– У нас есть несколько принципов, которые разделяет большинство населения. Основные идеи о недопустимости насилия и принуждения. Они общеприняты, и тем, кто с ними не согласен, лучше сюда не приезжать. Впрочем, не буду заниматься буквоедством и утверждать, что их нельзя назвать законами.

– Так анархисты вы или нет?

Манро изобразил безразличие.

– «Анархия» означает «безвластие» – не «беззаконие». Впрочем, никто из жителей Безгосударства не размышляет ночи напролет о греческой семантике или о трудах Бакунина, Прудона, Годвина. Простите, беру свои слова назад: примерно тот же процент населения, что в Париже или Пекине, с жаром рассуждает на эти темы. Однако, если вас интересует их мнение, вам придется интервьюировать их самих. Лично я считаю, это слово не спасти, слишком оно скомпрометировано. Да и не жаль. Большинство анархистов девятнадцатого – двадцатого веков были не менее марксистов одержимы идеей захвата власти. В Безгосударстве эта проблема решилась крайне просто. В две тысячи двадцать пятом году шесть служащих калифорнийской биотехнологической компании «Ин-Ген-Юити» сбежали, прихватив с собой всю информацию, необходимую для создания семени. По большей части это были их разработки, если не их собственность. Они взяли по нескольку биоинженерных клеток из разных культур, но не столько, чтобы обездолить компанию. К тому времени, как кто-либо услышал про Безгосударство, несколько сот людей жили здесь посменно, и полностью стерилизовать остров значило бы уронить политическое лицо. Такова была наша «революция». Лучше, чем укорачивать себе жизнь «коктейлем Молотова».

– За тем исключением, что кража вызвала бойкот.

Манро пожал плечами.

– Бойкот – наша постоянная головная боль. Однако Безгосударство в блокаде лучше, чем альтернатива: остров, принадлежащий компании, каждый квадратный метр – чья-либо частная собственность. И так плохо, что всякая мало-мальски годная сельскохозяйственная культура запатентована. Вообразите, что то же будет с землей под вашими ногами.

Я сказал:

– Ладно. Технология перебросила вас прямиком в новое общество, старые методы не понадобились. Вы не захватывали земель, не вырезали местное население, не устраивали кровавых восстаний, не проводили тихоходных демократических реформ. Однако создать – поддела. Как вам удается его сохранить? Что держит его, не позволяет рассыпаться на куски?

– Маленькие беспозвоночные организмы.

– Я имел в виду политически.

Манро притворился, будто не понимает:

– Сохранить от чего? От анархии?

– От насилия. Грабежей. Толпы.

– Кто потащится в середину Тихого океана за тем, чем может спокойно заняться в любом городе мира? Или вы воображаете, что мы спим и видим, как бы поиграть в «Повелителя мух»?

– Не специально. Но, когда такое случается в Сиднее, посылают особый отряд полиции. Когда такое случается в Лос-Анджелесе, посылают Национальную гвардию.

– У нас есть обученная дружина, которая может, почти со всеобщего согласия, применять разумную силу для защиты людей и жизненных ресурсов в чрезвычайной ситуации, – Он ухмыльнулся, – «Жизненные ресурсы», «чрезвычайная ситуация» – знакомая песня, правда? Только такая ситуация не возникла ни разу.

– Ладно. Но почему?

Манро потер лоб, словно говорил с назойливым ребенком.

– Добрая воля? Разум? Еще какая-то диковинная внеземная сила?

– Будьте серьезны.

– Кое-что очевидно. Сюда приезжают люди с несколько завышенным уровнем идеализма. Они хотят, чтобы Безгосударство существовало, иначе бы их здесь не было – исключая нескольких назойливых провокаторов. Они готовы сотрудничать. Это не означает жить в общежитиях, притворяться одной большой семьей и ходить на работу строем с пением бодрых гимнов – хотя есть и такое. Однако они готовы проявлять больше терпимости и гибкости, чем средний человек, предпочитающий жить в другом месте, поскольку в этом-то вся и суть. У нас меньше концентрация богатства и власти. Может быть, это вопрос времени – но, когда власть настолько децентрализована, трудно скупать. Да, у нас есть частная собственность, однако остров, рифы, вода принадлежат всем. Синдикаты добывают пищу из моря и продают свою продукцию за деньги, однако они – не монополисты; многие люди кормятся непосредственно от океана.

Я растерянно оглядел сквер.

– Хорошо. Вы не убиваете друг друга, не устраиваете уличных беспорядков, потому что никто не голодает, никто не оскорбляет других видом чрезмерного богатства – пока. Но почему вы думаете, что так будет всегда? Следующее поколение окажется здесь не по своему выбору. Что вы собираетесь делать – вбивать им идеалы терпимости и надеяться на лучшее? Прежде такое не удавалось. Все подобные эксперименты плохо заканчивались; колонии либо захватывали, либо поглощали, либо они сами превращались в государства.

Манро сказал:

– Разумеется, мы, как и все люди, стараемся передать детям наши убеждения. И с тем же примерно успехом. Но, по крайней мере, наши дети сызмальства учатся социобиологии.

– Социобиологии?

Он улыбнулся.

– Поверьте, это куда действеннее Бакунина. Люди никогда не договорятся о том, как следует устроить общество, да и зачем это? Однако, если вы – не эдемист, верящий в некий «естественный», определенный Геей[5] утопический порядок, к которому все мы должны вернуться, то согласитесь, что принять любую форму цивилизации – значит выбрать тот или иной культурный ответ (исключая пассивное принятие) на факт, что мы – животные с врожденными поведенческими импульсами. Каким бы ни оказался этот ответ – компромиссным или непримиримым – он помогает разобраться, что именно вы согласны терпеть или собираетесь подавить. Если люди понимают биологические силы, действующие в них и в окружающих, они могут хотя бы надеяться, что выработают разумную стратегию достижения желаемого, а не будут действовать методом тыка, вооруженные лишь романтическими мифами и добрыми намерениями, позаимствованными у давно умерших политических философов.

Я задумался. Мне встречались сотни подробных рецептов построения «научных» утопий, все они описывали, как создать общество на взаимоприемлемой «рациональной» основе. Однако я впервые слышал, чтобы кто-то признавал биологические силы и одновременно защищал разнообразие. Вместо того чтобы искать в социобиологии подтверждение той или иной жесткой, навязанной сверху политической доктрины – от марксизма до нуклеарной семьи, от расовой чистоты до гендерной миграции – «мы должны жить так, потому что этого требует человеческая природа», Манро утверждает, что люди могут использовать видовое самосознание для принятия собственных решений.