Светлана Тулина - Воображала Страница 34

Они говорят в полный голос. Воображала не шевелится.

— Послушай, а ты никогда не задумывался над тем, как скажется на ее способностях ампутация мозжечка? Должно получиться нечто весьма любопытное…

— Крокодил не позволит… — снова вздыхает маньяк, в сомнении качая головой. — Он даже против обычных галлюциногенов-то рогом уперся, а ты — ампутация…

Алик смотрит на него с задумчивой улыбочкой.

— Но ведь до своего возвращения он поручил ее нам…

— Но это — только до возвращения, а потом… Если ей шкурку попортить — он с тебя самого три спустит.

— Да брось! Она у нас будет в полном порядке! — машет рукой Алик, — Прикажем — все, что надо, обратно вырастит, она же у нас девочка послушная!..

— Кузя ругаться будет…

— Для Кузи главное — чтобы она работала, а остальное его не волнует.

Подумав, маньяк качает головой и говорит нерешительно:

— Но сначала я бы все-таки сделал лоботомию…

…- То, что у меня никогда не бывает похмелья — тоже ее работа, — Конти покручивает на пальце пистолет, не выпуская из поля зрения жужжащую муху. Та по периметру облетает потолок, и взгляд Конти движется за ней, как приклеенный. Голос задумчиво-отстраненный, на лице — суровая решимость.

— И голова у меня никогда не болит. И зубы. И вообще… Был однажды, правда, некоторый… хм… перегиб… несгибаемый такой. Но я ей доходчиво объяснил, что маленьким девочкам не следует совать свой нос… хм… куда не следует. И больше — никаких недоразумений. Она ведь всегда была послушной девочкой. И очень старательной. С самого раннего возраста… Всегда выполняла то, что от нее хотели… «Вынеси мусор!» — пожалуйста. «Почисти зубы!» — извольте. «Сотвори чудо!» — нет проблем… И всегда — с небольшим перебором. От старательности… Однаждды я оставил ее на сутки одну дома… Уходя, попросил немного прибраться… Я имел в виду игрушки. На сутки! Знаешь, что она сделала? Капитальный ремонт. И так — во всем. Так что этих придурков из Комитета мне где-то как-то даже и жаль… Они ведь не понимают, насколько надо быть с нею осторожным. Понимают, конечно, что надо быть осторожными, но вот НАСКОЛЬКО именно… И когда пройдет первая эйфория, обязательно найдется какой-нибудь трус… О, найдется, трусы — они везде есть… — который ее испугается. Всерьез. А Тоська — девочка послушная… И старательная…

Все это время Конти неторопливо прицеливается, потом опускает пистолет, потом снова прицеливается, заглядывает в дуло, морщится, кладет пистолет на пол, тщательно прицеливается пустой рукой (закрыв один глаз и медленно пошевеливая указательным пальцем, изображающим дуло), и, наконец, говорит:

— Паф!

Жужжание обрывается (звук, словно порвали резинку или лопнула леска). С легким шлепком трупик мухи падает на белую бумажную скатерть. Конти смотрит на него с некоторой долей легкого недоумения на лице.

Два одетых в серое охранника идут по полутемному коридору. Один из них Ромик, второй незнаком, но больше похож на студента-гумманитария с небольшим спортивным уклоном (ничего серьезного, так, баскетбол или там лыжи с коньками на полулюбительском уровне). Он высок, худ, лицо имеет желчно-ехидное, а форма на нем выглядит так, словно он из нее давно уже вырос.

Коридор при полупогашенном по ночному времени освещении напоминает тюремный. Гулкое эхо шагов. Мрачное впечатление усиливается темно-серой униформой и ровным рядом одинаковых дверей — лишенных ручек, плотно закрытых, с глазками-окошечками.

У одной из дверей студент притормаживает, заглядывает в окошечко. Ромик топчется рядом, спрашивает со скрытой тревогой:

— Что там?

— Спит… — Студент выпрямляется, пожимает плечами, зевает. Добавляет равнодушно, — Алик говорил — завтра будет резать. У Кузи дочка заболела, его не будет несколько дней, вот они и обрадовались… — фыркает мстительно — То-то им потом Крокодил влепит!..

Они идут дальше. Ромик оглядывается, говорит неуверенно:

— Знаешь, а мне с ней как-то не по себе… Как ту ее плазменную дугу вспомню… Ну как она может позволить себя резать, если умеет такое?!.

— Глупости, глупости, — студент успокаивающе похлопывает его по плечу, — Не очкуй раньше времени, Алик не дурак, они ее так обработали, что тут забудешь, как маму звали, а не то, что какие-то там дуги… — они удаляются по коридору, голоса постепенно затихают, — ее прощупали вдоль и поперек, уж что-что — а это они…

В кадре под их затихающие голоса появляется утрированно-детская комната Воображалы. В комнате розовый полумрак, горит ночник в виде Микки Мауса. Воображала лежит на спине очень ровно, почти неестественно прямо, руки вдоль тела, глаза закрыты.

Голоса стихают. Появляется легкий гул, как от проходящего невдалеке поезда, с мелко дрожащей стены срывается распятие.

Воображала открывает глаза. Садится в кровати (резко, одним движением). Скрещивает на груди руки. Ее волосы со сна встрепаны больше обычного и торчат небольшими рожками, глаза на секунду загораются оранжевым пламенем, улыбочка неприятная…

Внезапно дрожь и гул стихают. Воображала озирается, сует палец в рот. Обнимает себя за плечи, надувает губы, всхлипывает. Резко встает, отбросив в сторону одеяло.

Огромный мультяшечный колобок, хищно оскалясь, пожирает ягода за ягодой большую кисть винограда, после каждой издавая мерзкое электронное хихиканье, и старательно уворачиваясь от шныряющих вокруг разными траекториями красных и зеленых мошек. Слопав последнюю ягоду, самую крупную и отливающую синим, колобок внезапно вытаращивает и без того крупногабаритные глаза, синеет и сам, опрокидывается на спину, сучит всеми шестью ножками и разражается траурным визгом.

Голос Ромика обрадованно:

— А нечего всякую падаль в рот тащить! Двигайся давай, теперь моя очередь.

Камера разворачивается лицом к сидящему за игрой студенту. За его спиной — помещения пульта слежения. Студент послушно освобождает место перед экраном. Ромик с азартом потирает руки и оживляет сдохшего было колобка, после чего говорит, явно продолжая ранее начатую тему:

— … И тогда эта лапочка кладет свои ножки мне на плечи и начинает таким вот образом… — облизнувшись, Ромик на секунду отрывается от игры и бросает взгляд поверх компьютера. Замолкает. Лицо его вытягивается, приобретая насыщенный красный цвет и несколько смущенное выражение.

— О, черт!.. — говорит он с интонацией застигнутой у кабинета венеролога монашки. Камера разворачивается к дверям.

У двери стоит Воображала в своей детской оранжево-голубой пижамке и слюнявчике. Вид у нее несчастный — бровки домиком, надутые губки, подбородок поджат, глаза на мокром месте.