Эдуард Маципуло - Нашествие Даньчжинов Страница 35

– Еще можно вернуться, сынок.

Толстый старик громовым голосом произнес молитву для «дальнего пути», и меня втолкнули в проем. И тут же начали его закладывать кирпичами с известковым, резко пахнущим раствором.

В сумраке Подвалов я увидел бледные пятна лиц, услышал неясный шепот. В спертом, затхлом воздухе помимо запаха извести и подмокшей старой бумаги ощущался чад светильников. Я находился в самом сердце Даньчжинского Времени, куда еще не проникал ни один европейский ученый, и даже ни один искатель сокровищ. И мне казалось, что вот сейчас из удушливого мрака выйдет одутловатый полуголый старик с безмятежной улыбкой на полном лице. Он протянет обе руки в даньчжинском приветствии и скажет:

– Ты меня искал, Пхунг? Я – Небесный Учитель… По крайней мере, я уже ощущал, что все в Подвалах

Пропитано его загадочной сущностью.

Несколько часов я бродил по запретным Подвалам, исследуя новый материк. Да, здесь навсегда застряла ночь. Окон не было и в помине, а отдушины в двухметровой толще стен – узкие, как стрижиные норы в глиняных берегах. В отдушинах и на самом деле, будто в норах, селились стрижи, сизоворонки и береговые вьюрки. Монахи терпеливо ждали, когда они выведут птенцов, и выталкивали опустевшие гнезда шестами. Для улучшения вентиляции.

Электрического света здесь не терпели, так как он был изобретением «Чужого Времени». Пользовались древними светильниками из серебра и бронзы, а также простенькими плошками из камня или глины с плавающими в благовонном масле фитильками. Ученейшие люди Даньчжинского Времени – монахи-переписчики, философы, знатоки эпистемологии, логики, абхидхармического анализа бывали здесь, работали, умирали. Сейчас их было несколько человек, преждевременных старцев. Это были бескорыстнейшие фанатики даньчжинских наук. Мне они были симпатичны, может, потому, что во мне всегда было что-то от книжного червя. При виде их немощных фигур, обернутых в какое-то тряпье, острая жалость пронзила мое сердце.

– Разве вы не знаете, – сказал я, – что за этими стенами бывает солнце и временами благоухают цветы? Разве вы не знаете, что самый последний привратник или самый бессовестный торговец проживает больше, чем любой из вас? Почему вы так ненавидите себя?

Полуслепой сутулый старик рассмеялся.

– А мы ничего другого и не надеялись услышать от тебя! Ведь ты из Чужого Времени.

Меня накормили скромной пищей даньчжинских книжников и повели вдоль стеллажей, на которых были расставлены и разложены сотни тысяч книг, тетрадных блоков, свитков, текстовых досок из дерева, камня, металла…

– Испытываешь ли ты счастье, Пхунг, видя все это? – спросили меня.

– Испытываю, – честно признался я.

– Тебе несказанно повезло, Пхунг. Ты, хотя и колодник и чужеземец, прикоснешься к священной мудрости, ты испытаешь великое наслаждение и трепет, какой испытываем все мы каждый день. Радость, наполняющая человека при чтении священных трактатов, так велика, что не идет ни в какое сравнение с соблазнами и утехами заподвального бытия.

Мне отвели пустующую келью среди стеллажей. Помещение крохотное, с низким столиком и бронзовым светильником. Мне принесли кое-что из посуды и бочонок ароматного светильного масла. Под потолком смутно голубело пятно отдушины. Как только я остался один, тотчас полез к свету, упираясь ногами в стреловидные своды ниши. Я хотел вдохнуть полной грудью свежий влажный воздух, пахнущий грозами, океаном, свободным эфиром, но вдохнул, наверное, с килограмм пыли, скопившейся в норе. Я раскашлялся и свалился на свою плоскую, как коровья лепешка, постель. Колода едва не убила меня, испытав мои шейные позвонки на излом. Как ни печально было с ней расставаться, я снял ее и больше не надевал, даже когда в Большую Отдушину заглядывал сам Верховный Хранитель. Когда я понял окончательно, что колода больше мне не нужна, душа моя возликовала, и мне захотелось петь.

Я засунул колоду подальше в темный угол – и ничего, сошло с рук. Чем хорошо в Даньчжинии, так это тем, что каждый волен делать что хочет на Истинном пути, завещанном богами. Только потом надо будет расплачиваться…

Я снова подобрался к отдушине, уже налегке, без колоды, и выдул всю пыль наружу. Словно в подзорную трубу, я увидел участок водяной стены, за которой смутно темнели зубцы близких скал. Потом я просунул руку в отдушину, но не достал до ливневых струй, пальцы поскреблись о все тот же камень, – он был гладок, над ним хорошо потрудились средневековые каменотесы.

Я разыскал бамбуковый шест, с помощью которого выталкивали птичьи гнезда, прицепил к его концу кусок ткани от своей хламиды и просунул шест через отдушину наружу. Это знак для моих друзей.

В первую подвальную ночь я долго не мог уснуть, не в силах был отделаться от гнетущего впечатления, которое все больше и больше давило на мою психику. И еще мучили блохи. Я попытался обобщить увиденное. Получалось: издевательство над разумом. Над разумом, который приучен питаться трактатами на стеллажах и который все это создал. И на котором, как на фундаменте, стоит все громоздкое здание Даньчжинского Времени. Должно быть, Небесный Учитель когда-то сильно невзлюбил ученых книжников и определил им навеки такую судьбу.

По совету монахов, поднявшихся на полуночную молитву, я натерся светильным маслом и наконец уснул. Мне снилась Чхина в образе прекрасно-страшной богини. Она училась ходить на высоких каблуках и разговаривать с незнакомыми людьми. Она перестала пугать кошек и собак демоническим взглядом и вообще стала первой в мире женщиной – научным монстрологом…

Прошло несколько подвальных дней, похожих один на другой, как патроны в одной обойме. Я разобрался в принципе размещения литературы по стеллажам и начал с огромного собрания нравоучительных притч – основного жанра даньчжинской литературы и науки.

Если все рукописи Подвалов сложить в одну стопу, то, как мне сказали, ею можно опоясать Земной шар. И эту гору предстоит мне пропустить через свой мозг. Только познав все, я познаю и звенья эзотерического знания, и первичные идеи Небесного Учителя, и что-то еще, может быть, мне вовсе неведомое. Задача упрощалась и тем, что многие произведения даньчжинских книжников все же были обыкновенной компиляцией, перепевом с притч, нравоучений и проповедей Небесного Учителя и его первоучеников. Но, к сожалению, я пребывал сейчас в глубокой депрессии. Похоже было, что во мне произошли ка кие-то психические изменения и я утерял контроль над своей циклотимией, поэтому никак не мог вызвать фазу прилива жизненных сил. В этой фазе возникает быстрота мышления и легкость ассоциативных связей, тебя распирает от жажды деятельности, и делаешь ты все как бы играючи.