Валерий Вотрин - Журнал «Приключения, Фантастика» 4 96 Страница 35

— Чей это мир?

— Не знаю. Я здесь никогда не был. Послушай… Но давай сначала присядем.

— Опять долгий и нудный разговор?

— Опять. Я чувствую свою вину, что вытащил тебя на Землю, а тут все и началось. Я ведь выступил в роли добровольного советчика. Но это принимает дурной оборот.

— Что, опять Гогна?

Пиль невесело хмыкнул.

— Гогна, — сказал он, — стали этаким гипотетическим символом невидимой, но существенной опасности. Сейчас дело не в них. Вернее, в них, но уже в другом ракурсе. Я думал, что ты почувствуешь это на Буле.

— Я и почувствовал.

— Что? Что именно почувствовал ты?

— А то, что и на этот раз не обошлось без нашего новоиспеченного Сатаны.

— Правильно. Сначала он стал Архонтом…

— Ты, надеюсь, не собираешься взваливать всю вину за это на меня?

— Пока тебя никто не трогает, — покачал Пиль головой. — Но дело все серьезней и серьезней. Для Сутеха объявление Сатаною не опала, а награда. Он очень горд этим. И лезет дальше.

— Куда дальше-то?

Взгляд Пиля приковал его к месту.

— И впрямь, дурацкий, нудный у нас разговор выходит… тут цепочка не очень длинная. Твой знакомец Зет Браганса, кого обозвали Антихристом, стал для Гогна — только, пожалуйста, не вздрагивай так, да, да, они здесь очень даже причем, — стал для них нечто вроде яркого маяка в ночи. И они потянулись к нему, повлеклись, как идут на огонь хищные рыбы. Они пришли к нему.

— И что? Они его убили? — поинтересовался любопытствующий Мес.

— Нет. — Удрученный его непониманием Пиль сморщился.

— Я тебе о чем толкую? Они стали его слугами. Понимаешь? Ведь он — ходячий символ неверия, так же как Сет — символ извечного противления. Браганса и Сет столковались между собой, и я думаю, что они заключили союз с Гогна.

— Как? — вскочил побелевший и нахмурившийся Мес. — Союз? О чем? Откуда ты знаешь?

— Ховен мне кое-что поведал, — сообщил Пиль. — А ему в припадке самовлюбленности рассказал Сутех.

— Что это за союз?

— Не знаю. Кстати, ушел Лента.

Мес застыл.

— Что? — наконец сказал он. — Не может быть!

— Не знал, что это будет иметь для тебя хоть какое-то значение.

— Я начинаю понимать…

— Все верно, — подтвердил его догадку Пиль. — Да. Сутех хочет посадить одного из Гогна на Архонтство.

— Боги Хаоса! — прошептал Мес, до которого только сейчас дошло. — Великий Хаос! Да это же чудовищно! Сутех спятил!

— Я тоже так думаю, — кивнул Пиль. — Модерата оплакивает смерть сына. Малларме куда-то пропал. Все разбежались. Это самый удобный момент.

— Кто из Ангелов знает об этом?

— Никто. Иначе это уже вызвало бы бойню.

Мес встал и начал ходить. Пиль следил за ним одними глазами.

— Где Браганса и Гогна? И где Сутех?

— Сутех на Земле, в своем храме, — ответил Пиль. — А Браганса… тебе это не очень понравится.

— Где он?

— Там, где твое любимое святилище.

Мес остановился.

— Арелла! — прошептал он.

— Да, там. Он все еще король, но сейчас его амбиции разгорелись. Он объявил себя Rex mundi.

— Ховен, мерзавец! — скрипнул зубами Мес.

— Он — тоже орудие Сета. Он ведь сыграл и на его жажде действий, кровожадности, и на твоей ненависти к Адонису.

Мес задумчиво поковырял обивку кресла.

— Вскоре исчезнет Модерата, — сказал Пиль. — И знаешь как?

— Знаю, — обронил Мес.

— Ну да, это ведь ты притащил сюда воду Стикса.

— Что придумал Сет?

— С ее уходом освободится второе место в Буле. Но он пойдет и дальше. Он станет уничтожать оставшихся. Он хочет составить Буле из Гогна.

Мес никак не мог прийти в себя.

— Я же помог ему! — восклицал он. — Помог ему! Ты хорошо поступил, что не стал Архонтом, Пиль, но сейчас тебе это уже не поможет.

— Меня ему не поймать.

— Тебя — да. А другие? Они более уязвимы… Ты знаешь дорогу отсюда?

— Нет. Но ведь все Вихрящиеся Миры — соседи друг другу. Думаю, как-нибудь выберемся.

И они покинули белое палаццо несбыточных снов.

Хор

Я хотел бы, да, хотел бы,Чтоб рука моя нагая,Неизбывно-человечья,Налилась бы жгучей силой,Твердокаменною стала б,И тогда б я той рукоюТвердокаменной своеюБил по голове, покамест,Кровью, волосом залеплен,Не пробил бы постепенноДырку в черепе ненужном.Чрез дыру эту большуюЯ перстом паучье-цепкимВ недра сущности ворвался бИ принялся им крутить быВ мозге, мыслях и кровище.Забурлил, заволновалсяКотелок пустых желаний,Извергать парами началЯд сомнений, соль разлуки,Желчь и морок дружбы тщетной,И любви порочной сахар,Одинокий дым свершений,Веры страшную химеру,И победный призрак страха.Соль сомнений, яд разлуки,Желчь любви, тщету порока,Одиночества химеруС ароматом нафталина, —Все смешал я жестким пальцем,Обуянный разрушеньем,С криком громким в бой кидаясь,Идеалам изменяяИ плюя на прах закона.Все расставил в голове яПо местам своим исконным.А потом я полной горстью,В прошлом щедрой на даренья,На тяжелый мрамор гладкийЛяпнул б первую добычу —Кровомозга сгусток жуткий,Кляксой красною бы ставший,Раз, другой, — и так, покаместКотелок вечно болящийДо дна вычерпан не будет.А затем — короткой скалкой,И привычной, и удобной,В блин кровавый все расплющить —Соль любви, тщету разлуки,Химеричный призрак счастья,Ледяной песок измены,Отвращенье первой ночи,И напрасный веры пламень,И смиренный рев молитвы,И поганый ужас смерти,И фонтаны, и прозренья,Что приходят мутным утром,Винных грез итог понятный,И так дальше, и тем больше,Чтобы голова пустаяС этим новым состояньемПообвыклась бы немножко.Блин кровавый тощ и дырчат.Прокатить еще раз скалкой —И готов к употребленью.Скалку в сторону, один разЗагнут левый уголочек,Загнут правый уголочек,Сложен пополам любовноМерзкий блин тщеты и тлена —Превратился он в журавликБезобразный, но летучий.Ветер вечности поднялся,Небосклон судьбы стал хмурым.Прянул с места мой журавлик,Полетел, расправив крылья,Полетел, вихляясь, корчась,Скрылся прочь.

Град богов, семивратные Фивы, в который уже раз распахнули свои врата Месу, врата невидимые и недоступные, но от этого вовсе не перестающие быть реальными. И он вошел, как когда-то входил в Фивы некто сфинксоборец Эдип — победителем и будущим властелином-царем. Но совсем не предвкушение вожделенной награды ощущал Мес, возносясь на лифте к себе на последний этаж, поднебесную конуру в концерне «Олимп». А чувствовал он жуткое сосание пустоты, облекшей сердце, — пустота такая возникает в конечные и гибельные моменты, когда должно прийти решение, но не приходит. Но что хуже может быть того, когда не понимаешь своей горечи, не знаешь ее истоков, и душа воет в тоске, ибо, чует злобу и слепоту рока. Так и Мес, словно душа неприкаянная, бродящая ночами у жилищ и костров, окунулся вновь в переживания прежнего, занятость и поглощенность делом, но все равно знал внутри, что и это — не выход.