Павел Комарницкий - День ангела Страница 36

— …Простите, Виталий, но вы не правы и ещё раз не правы. Человек действительно очень живучее существо, но то, что мучения и страдания закаляют — полная чушь. Можно сколько угодно твердить про суровую школу жизни, про то, что шрамы только украшают мужчину, однако никто по своей воле не желал бы ходить с лицом, обезображенным рубцами, и в тюрьму по своей воле никто не сядет. Чтобы растение расцвело и дало максимальный урожай, надо за ним ухаживать, поливать, удобрять. Точно так же и человек. Если вы хотите, чтобы человек расцвёл и дал максимальную отдачу, человек должен быть счастлив, непременно и обязательно. Любые невзгоды, беды, несчастья приносят только вред и ничего кроме вреда, снижая конечный урожай. Да вы и сами в душе думаете так, только спорите из вредности, стараясь защитить уже явно проваленную идею.

Моя Ирочка добивает оппонента, сверкая своими глазищами. Эх, ей бы сейчас синие, для усиления поражающего воздействия…

Объект смеётся, поднимая руки вверх.

— Всё, сдаюсь. Роман Романович, я потрясён и раздавлен вашей супругой. Не ожидал…

— Всё нормально, Виталий Александрович. Если бы вы знали мою супругу чуть больше, вы бы капитулировали заранее, избежав тем самым бессмысленных жертв.

Плохо, ох, плохо. Не знаю, что там видит Ирочка (она и в душах людских видит куда глубже меня), но я вижу — не достало его. Ледяной панцирь Антарктиды лишь чуть подтаял под неистовым сиянием Ирочкиных глаз, покрывшись сверху хрустящей корочкой напускного весёлого добродушия, но промороженная толща льда незыблема. Ему всё равно.

«Не отвлекайся. Работаем пока по прежнему плану, там будет видно»

В моём кармане звонит сотовый телефон. Я неспешно достаю его, всем видом изображая делового.

— Да, слушаю. Почему сейчас? Договаривались на завтра. Хорошо, еду.

Чистая игра на публику. Типа пристали деловые партнёры, без меня разрулить не могут.

— Ириша, там без меня никак. Прошу прощения, господа-товарищи. Я вынужден вас покинуть.

Я ищу глазами по залу.

— Гена, можно тебя!..

Фамильярность, необходимая для дела. Типа я из той же колоды, или где-то рядом.

К нашей компании подходит Геннадий.

— Чем могу, Рома?

— Гена, мы с Колей мало-мало крутнёмся, боюсь, назад сюда уже не успеем, ты наших дам подкинь до дому, ладно?

— Лично я собираюсь веселиться и танцевать до конца. И Тамару не отпущу, нечего ей в окошко смотреть, когда её ненаглядный вернётся, — Ирочка смотрит на меня, и в глубине глаз пляшет смех. Артистка, ох, артистка…

Геннадий в раздумье чешет нос.

— Я так не успею к утру, ребята. Это отсюда в Химки, а потом, считай, в Бутово, а потом ещё домой…

— Не напрягайся, Геночка. Ты забирай Тамару, а меня отвезёт Виталий. Как?

Виталий вопросительно смотрит на меня.

— Виталий Александрович, вручаю вам своё бесценное сокровище.

— Будьте спокойны. Ни один волос не упадёт. Костьми лягу.

Я киваю Хрусту, иду вперёд, мы направляемся к выходу. Мой номер отработан, дальше разруливает Ирочка.

Вот ещё малость поработаю с моей ненаглядной, и подамся в театр, буду учить разных там Станиславских актёрскому мастерству.

Я лежу на диване, глядя в потолок. Дико и непривычно. Отвык ничего не делать. И даже с Ирочкой поговорить не могу, нельзя отвлекать, пусть спокойно работает. А я пока подумаю за жизнь, раз такое дело. А может… А ну-ка!

Встаю, ищу в мебельной стенке. Где же он был, мой школьный альбом? Ведь Ирочка лично переправила его сюда, я точно помню… Ага, вот он!

Поудобнее усаживаюсь на диван — родного брата, точную копию того, оставшегося в моём курятнике. Он не совсем гармонирует с остальной обстановкой, но Ирочка, крайне придирчивая в устройстве семейного гнёздышка, тонко чувствующая красоту и не любящая аляповатости, захотела именно такой.

Я осторожно раскрываю альбом. Надо же, какое удивительное разнообразие сюжетов наблюдается у художника. Ирочка, стоящая у окна, задумчиво глядящая сквозь залитое водой стекло в пелену осеннего дождя. Ирочка, смеющаяся в окружении падающих искрящихся снежинок. Ирочка, томно возлежащая на вот этом диване, мановением руки призывающая своего зверя. Ирочка… Ирочка… Ирочка…

Моя рука сама берёт карандаш, засунутый в стальную спираль альбомного переплёта. Перед глазами стоит она. Моя Ирочка. Ещё в прежнем обличии, ещё не знающая, как поступить, ещё пытающаяся отшить меня, остановить колесо судьбы. Я вижу её, как на объёмной фотографии — сидящую в неловкой позе, подтянув длинные тонкие ноги, обхватив их руками, веером развёрнутых бело-радужных крыльев закрывшуюся от меня. Да, перед той невероятной нашей первой ночью в глухом лесу…

Штрихи ложатся ровно, рука сама знает, что делать. Рука не мешает мне думать…

— … А как ты сам полагаешь?

— А я полагаю, что свадебный наряд — глубоко личное дело невесты, и даже жених не вправе вмешиваться в него.

Мы бродим по залу какого-то очередного не то салона, не то бутика. Глаза Ирочки блестят любопытством, и я отлично просматриваю её чувства, весьма схожие с чувствами современного европейского туриста, посетившего базар где-нибудь в Тимбукту — резные деревянные маски, статуэтки и масса прочих ярких, непонятных вещей. Однако надо же купить ей одежду, в том числе и тёплую. Ноябрь на носу, не ходить же ей в термоизолирующем костюме, в самом деле.

Сперва я почувствовал некоторую неловкость, глядя на то, как Ирочка быстро отсчитывает бумажки. Но так было лишь при первой покупке. Она почувствовала мою неловкость, пристально всмотрелась в мои глаза и мгновенно решила задачу.

— На, Рома, — толстая пачка стодолларовых купюр, перетянутая резинкой, легла мне в руку, — и будешь платить за меня. Так лучше?

Хозяйка салона с продавщицами уже ходят за Ирочкой по пятам — почуяли щедрого покупателя. Ирочка в раздумьи перебирает тряпки, примеривает их. Мне смешно глядеть, как хозяйка салона сдаётся, оставляет попытки впаривать дорогие вещицы, не подходящие клиентке. Откуда ей знать, что у Ирочки не абсолютный вкус — ангелы же совершенно не разбираются в нарядах, она просто читает её мысли, одевая себя при помощи хозяйки и её девушек, разглядывая себя со стороны глазами опытных, искушённых в нарядах женщин. К тому же она уже внушила им симпатию, и все потеют на совесть, стараясь нарядить мою ненаглядную.

— Рома… Погляди. Нормально?

Я потрясённо смотрю на Ирочку, несмело улыбающуюся мне. Вот это да-а!.. Я чувствую себя зачуханным пролетарием, разнорабочим со стройки, в робе, рядом с царевной.

«Нет, правда?» — улыбка смелеет — «Тебе нравится? А мне всё кажется — ворох ветоши…»