Юрий Брайдер - Особый отдел и око дьявола Страница 36

— Да и я могу сказать вам то же самое, — ответил Цимбаларь. — Когда я вошел сюда, вы глянули на меня так, словно уже где-то видели.

— Я вас и в самом деле видела, — на лице Изольды Марковны не дрогнул ни единый мускул. — Вчера, сразу после приезда сюда. Разве вы забыли?

— Ах да, — он кивнул. — Выходит, что мы с вами уже старые знакомые... Ну, тогда до новых встреч.

— Вы уже уходите? — делано удивилась она. — А как же песни и сказки? Благодаря содействию Британского королевского общества мы располагаем весьма солидным поощрительным фондом.

— По-вашему, я похож на угро-финна?

— Я не антрополог, но могу со всей ответственностью заявить, что вы очень напоминаете прижизненное изображение Аттилы, свирепого предводителя гуннов, одного из древнейших угрских племён, правда, сильно разбавленного тюрками и сарматами. Такие же высокие скулы, такой же свирепый взгляд, такая же первобытная жестокость, сквозящая в каждом слове и жесте.

Получив столь сомнительный комплимент, Цимбаларь не остался в долгу.

— А вы, как я догадываюсь, ведёте свою родословную от древних бургундов, разгромленных гуннами на Рейне?

— Может быть, — загадочно улыбнулась Изольда Марковна. — И если вам известна эта героическая история, вы должны помнить, что бургундская женщина Кримхильда в конце концов погубила завоевателя Аттилу, хотя сладостного мига мщения ей пришлось ждать много лет.

— Как профессионал, скажу вам одно: видать, лопухнулось гуннское ведомство, отвечавшее за безопасность первых лиц государства.

— Не в этом дело, — возразила Изольда Марковна. — Кримхильда жаждала мести всеми силами своей души. А уж если женщина хочет...

— Не знаю, как у бургундов, а у нас, гуннов, говорят так: хотеть не вредно, — Цимбаларь бочком двинулся к двери. — Извините, что побеспокоил. До свидания.

— До скорого свидания, — многозначительно произнесла заезжая фольклористка, и недоброе предчувствие опять кольнуло его.

В кухне, которую по пути из горницы к сеням никак нельзя было миновать, Цимбаларя уже поджидала Валька Дерунова, как никогда прежде напоминавшая гранату с вырванной чекой.

— Привет, друг ситный, — сказала она, сверля его ненавидящим взглядом. — Чего заявился? Под меня копаешь?

— Только мне и забот, что о какой-то торговке, — холодно ответил он. — Лютуй себе и дальше. Как говорится, на сердитых воду возят. Но, если не хочешь неприятностей, рекомендую незамедлительно приступить к работе или получить у фельдшера документ о временной нетрудоспособности.

— А если не открою магазин, что ты мне сделаешь? — Ни о каких публичных извинениях Валька, слава богу, больше не заикалась. — В кутузку посадишь?

Над этой проблемой Цимбаларь ещё не задумывался, но ответ родился сам собой, как бы даже помимо его воли:

— Создадим общественную комиссию, в присутствии понятых вскроем твой магазин, произведём снятие остатков, а потом перепоручим торговлю специально назначенному лицу. Недостачу, естественно, погасим за твой счёт.

— Ни одна живая душа не посмеет меня заменить! — выкрикнула Валька, явно рассчитывая на солидарность домочадцев. — Умойтесь!

— Не обольщайся, Валентина Николаевна, — заверил её Цимбаларь. — Свято место пусто не бывает. Уж я-то об этом позабочусь. Только вилами грозить мне больше не надо. Я твои добрые пожелания до гробовой доски помнить буду и при первой же возможности проинформирую о них районную прокуратуру.

Валька хотела сказать ещё что-то, но он, хлопнув дверью, уже покинул негостеприимный дом.

Опять его понесло куда-то, словно закусившего удила жеребца. Однако идти на попятную было уже поздно.

Отца Никиту он застал на церковном дворе, где тот наблюдал за прихожанами, расчищающими снег.

— Это напоминает мне древнегреческую притчу о царе Сизифе, — сказал Цимбаларь, ловя в рукавицу падающие снежинки. — Как ты только ни вкалывай, а работы меньше не становится.

— Христианство не нуждается в языческих аллегориях, — ответил священник. — Григорий Богослов по сходному поводу выразился совершенно иначе. Одному земледельцу, отчаявшемуся от непосильного труда, он сказал: «Прилежно делай своё дело, даже если ты не видишь в нём никакого смысла. Верь, что его плодами когда-нибудь воспользуются твои потомки. Всякая созидательная работа угодна богу».

— Хорошо сказано, — кивнул Цимбаларь. — Хоть сейчас можно процитировать с самой высокой трибуны.

Священник между тем продолжал:

— Слушая меня, вы, наверное, подумали: «А что же он сам не трудится, а стоит сложа руки». Но на то есть свои веские причины. Священнический сан запрещает мне заниматься чем-то иным, кроме служения Господу. Война, торговля и труд не для нас. Например, до церковной реформы семнадцатого века монахи носили мантии без рукавов, что символизировало отрешение от физических трудов в пользу подвигов духовных. Протопоп Аввакум, обвиняя своих врагов в попрании традиций, даже говорил: «А те рукава вы понаделали для блудной похоти...»

— Уместно ли вам повторять слова знаменитого раскольника? — поинтересовался Цимбаларь. — Насколько мне известно, государственная церковь прокляла его.

— Но ведь никто из смертных, кроме вас, меня не слышит, — лукаво улыбнулся священник. — А Господу протопоп Аввакум дорог в той же мере, что и его злейший враг патриарх Никон. Оба они радели за веру, только по-разному... Вы ко мне по делу?

— Да. Хочу обратиться к вам, так сказать, как к высшему духовному авторитету. Кто является в Чарусе властью? Неужели только староста Ложкин?

— Конечно, нет. Имеется ещё совет местного самоуправления, членом которого, кстати говоря, являюсь и я. Но он уже давно не собирался... А вы, похоже, ведёте дело к свержению существующей власти?

— Наоборот, к её демократизации... Где могут находиться документы этого совета?

— Наверное, в бывшей колхозной конторе.

— Вы не против, если я на некоторое время отвлеку от работы Бориса Ширяева?

— Отвлекайте, — милостиво разрешил священник. — Работник он, прямо скажем, никудышный. Одна рука не заменит две даже при всём его старании.

Староста Ложкин, вызванный лёгким на ногу Борькой, открыл нетопленую колхозную контору и безропотно выдал Цимбаларю тоненькую папку, в которой хранился список членов совета местного самоуправления и протокол заседания годичной давности.

Кроме самого Ложкина в совет входили мастер сыродельного цеха Страшков, священник отец Никита, пышногрудая заведующая фермой и самый старый житель Чарусы, ветеран трёх войн, столетний Астафий Мальцев. Двоих членов — участкового Черенкова и учительницу Решетникову — следовало считать выбывшими по причине смерти.