Светлана Тулина - Воображала Страница 36

— Когда ты вошла… — растерянно переспрашивает Ромик. Он явно не помнит. Зато хорошо помнит отсевший на край дивана студент по имени Сеня, хихикает нервно и сдавленно. Но Воображала серьезно настроена провести следственный эксперимент немедленно.

— О ногах, — напоминает она. Добросовестно хмурится, стараясь быть предельно точной, и добавляет, — И еще о манерах…

— О, Господи… — хрипит Ромик полузадушенно. Судя по голосу и выражению вмиг перекосившегося лица — он тоже вспомнил. В углу дивана заходится от беззвучного хохота студент, и наступает черед Ромика бросать на него беспомощно-убийственные взгляды.

— Понимаешь… — говорит Ромик растерянно и замолкает. Вытирает испарину со лба. Лицо у него такое красное, что светлые брови и узкие ниточки баков, тянущиеся до самого подбородка, выглядят совсем белыми, словно нарисованными мелом. Вид у него несчастный и жалкий, но Воображала жалости не знает.

— Так что же там было о ногах?

Так и не дождавшись ответа от вконец уничтоженного Ромика, она преисполняется презрения и цедит:

— Я так и знала! Речь шла о моих ногах, да?! Опять говорили про меня какие-нибудь гадости! Все вы такие!.. — губы ее опять дрожат, глаза заволакивает слезами, в воздухе начинают мелькать разрозненные пока еще искры.

— О, черт! — призывает на помощь Ромик диаметрально противоположные ранее призываемым силы, поскольку эти самые ранее призываемые вмешиваться, похоже, не спешат. Лицо у него беспомощное…

Негромкий храп. Приглушенный шум улицы. Тихий голос Конти — он разговаривает сам с собой:

— … И даже тогда это было лишь то, чего я от нее хотел… или ожидал, какая разница… Это я теперь понимаю. Боялся, конечно, — он смеется тихо, почти беззвучно, — О, как же тогда боялся!.. На работе чуть ли не сутками сидел, в барах тянул до последнего, на улицах часами околачивался, возвращался пешком — лишь бы еще хоть на немножко оттянуть. Но на самом-то деле… На самом-то деле не того я боялся, что приду — а там опять черт знает что… — опять беззвучно смеется, — Нет, если честно, то это тоже страшно, и еще как! А кому было бы не страшно? Хотел бы я посмотреть на такого… Но это — не тот страх. Не настоящий… и потом- это все было даже забавно. Не скучно. Есть, по крайней мере, о чем вспомнить… Н-да… Веселые были деньки. А настоящий-то страх другим был. Совсем другим… Больше всего на самом-то деле я тогда боялся того, что однажды приду — а дома все в порядке…

Посмеиваясь, он встает из-за стола. Потягивается, хрустя суставами. Бормочет с иронией, растягивая слова:

— В ПО-ОЛНОМ ПОРЯ-ЯДКЕ! Тишь да гладь. Как у людей…

Замолкает. Перекатывается с пятки на носок. Говорит уже совершенно серьезно:

— Вот ведь ужас-то…

Встряхивается, подходит к окну (шум улицы становится отчетливей). Некоторое время молча смотрит в окно (шум улицы нарастает и откатывает волнами, вечернее солнце окрашивает улицу в сине-оранжевые тона). Оборачивается, говорит задумчиво, с неожиданной заинтересованностью:

— Забавно, но меня не оставляет назойливое ощущение, что все это уже было… Дежавю. Как в старом водевиле… Все всегда повторяется…

Пока он говорит, шум улицы накатывает волнами, временами совсем перекрывая его голос. Иногда он качает задумчиво головой или беззвучно смеется. Неожиданно шум обрывается, и последние его слова звучат непривычно отчетливо в неожиданной тишине:

— Только роль другая…

Приглушенно звучат тамтамы, их ритм то нарастает, приближаясь, то откатывает, становясь еле различимым.

Голос Ромика — голос человека, доведенного до предельного отчаяния:

— … Просто мужские разговоры!!!

Опираясь огромными ручищами о крышку стола, он практически нависает над сидящей на стуле Воображалой, но выглядеть при этом умудряется вовсе не угрожающе. Скорее жалобно. Рядом с ним — студент, и он уже не смеется.

Воображала сидит на стуле с неприступным и гордым видом, губы ее презрительно поджаты, подбородок независимо вздернут, руки скрещены перед грудью в демонстративном жесте отрицания. Вместо пижамки и слюнявчика на ней бежевая рубашка с более темным геометрическим узором и кожаной шнуровкой на груди, вдоль спины и по рукавам до локтей — длинная кожаная бахрома. Время от времени всполохом прорывается яркая расцветка, и одновременно возникает над рыжими волосами индейский головной убор из перьев, а на непроницаемом лице проступает боевая раскраска. Отдаленно звучат тамтамы.

— Понимаешь, — говорит Ромик, чуть не плача, — Есть такие анекдоты, которых не рассказывают девочкам… не только маленьким девочкам, нет! Что ты! Даже очень взрослым и уважаемым девочкам… И возраст тут не при чем, понимаешь! Просто не принято… И вовсе это не означает, что над ними смеются… А даже если и смеются — то это не над ними, понимаешь?! Просто это такие анекдоты… А над анекдотами все всегда смеются, понимаешь?..

Не меняя позы, Воображала меряет его презрительным взглядом. Раскраска проступает ярче, отдаленная дробь тамтамов явственно приближается. На голове студента появляется ковбойская шляпа с воткнутой в нее индейской стрелой, на шее — красный платок. Бряцая шпорами огромных ботфорт, Ромик отступает от Воображалы, подходит к студенту — тот с отвращением пытается развязать сложный узел шейного платка, говорит с тихой паникой:

— Если Крокодил застанет ее в таком состоянии — нам труба. Он не будет разбираться, кто виноват…

Ромик кивает, вид у него затравленный:

— У тебя есть идеи? Я спекся. Она просто ничего не желает слушать, как об стенку горох…

Студент хмурится, вытаскивает из-за пояса два старинных шестизарядных кольта, говорит задумчиво и веско:

— Делать что-то надо…

Решительно сдирает с шеи платок, сбрасывает на пол проткнутую стрелой ковбойскую шляпу — разнообразием Воображала их не балует. Ромик смотрит на две одинаковые шляпы с отвращением, тянет просительно:

— Может, я все-таки глушак врублю? Ну, на всякий пожарный…

— Пожалуй, что и можно, только на малой мощности, — студент отвечает рассеянно, он явно думает о чем-то другом, продолжает хмурится. Ромик обрадованно щелкает переключателем.

Антураж Дикого Запада пропадает, смолкают тамтамы. Теперь сидящая на диване с ногами Воображала похожа не на попавшего в плен к бледнолицым собакам индейского вождя, а просто на смертельно обиженного ребенка. Студент смотрит на нее задумчиво, говорит Ромику:

— Ты прав, в таком состоянии ее не прошибить, слушать не станет… Нужно ее встряхнуть как следует, пусть выкричится… хорошо бы, чтобы заплакала, тогда вообще все сработает. Ладно, с богом…