Владимир Михайлов - Может быть, найдется там десять? Страница 37

– Господи, да ведь это… Это же мой кабинет! – и тут же поправился: – Должен был быть – если бы…

Он имел в виду: «Если бы завод был достроен и пущен…»

– Совершенно верно, – согласился старик, приведший их сюда.

– Тише! – остановила их Морна. – Слышите? Они уже внизу.

Все прислушались.

– Здесь они нас и возьмут, – сказал Сидон. – Отсюда некуда уйти. Тупик. Вы с ними сговорились? – Он смотрел на старика в упор очень неласковым взглядом.

– Сейчас уйдем, – ответил старик спокойно. – Вот в эту дверцу, не видите? Это хорошо. Они тоже заметят не сразу. За нею – осторожно, там крутая лестница. Она приведет в музей. Без вопросов и колебаний – если хотите выжить.

– Ну что же, командуйте, – после секундной паузы проговорила Морна.

Группа не решилась сразу вступить в здание и запросила подкрепления. Через час с минутами она его получила и принялась обследовать дом, светя себе сильными фонарями и держа оружие на изготовку. Нельзя сказать, что эти их действия не дали результата; народу в разных углах как бы необитаемого строения обнаружилось не так уж мало, корпус несостоявшегося завода был самым, может быть, обширным бомжатником во всем Кишарете. Но среди этого пестрого населения так и не нашлось ни одного человека из тех восьми, которых следовало взять. Ни человека, ни даже следа. То есть сначала следы были, а потом вдруг кончились, и все тут, и даже лучшие собаки, оказались бессильны. В конце концов они привели группу в ту часть здания, которую арендовал у владельцев Кишаретский университет; понадобилась достаточно обширная площадь для фондов естественно-исторического музея, которому в старом, векового возраста, помещении уже давно было тесно. Тут было, конечно, на что посмотреть, начиная от родных альмезотских динозавров и кончая последними образцами флоры и фауны других миров. И хотя все это не было, конечно, живым, собак эти чучела и макеты сильно раздражали. Четвероногие служители закона, нарушая принятый порядок, некоторые экспонаты даже облаивали без команды – то ящера какого-нибудь, особо грозного с виду, то человеческую фигуру, их тут было с десяток или полтора – очень реальных, словно бы совсем живых, выглядящих почти современно и помещенных в музей, наверное, за какие-то заслуги или подвиги, хотя и не обязательно, в музеях злодеев бывает не меньше, чем людей просветленных. Словом, собаки подняли шум совершенно излишний, так что пришлось, убедившись предварительно, что на деле то были лишь макеты или, проще, чучела (всех, конечно, щупать не стали, проверили троих с краю), эти залы покинуть побыстрее и, возвращаясь в свое расположение, думать о том, как доложить о неудаче начальству так, чтобы было и правдоподобно, и не стыдно. Потому что если просто так и сообщить – были, мол, и неизвестным образом испарились, – все станут ржать и показывать пальцами, и прощай репутация, а уж премиальные – это совершенно точно. То есть предмет для размышлений был самым серьезным. На всякий случай – для очистки совести – троих оставили в засаде и убыли, поеживаясь при мысли о предстоящем докладе если не самому омниарху, то уж приору обители во всяком случае. Потому что слыл он мужчиной весьма суровым.

Воистину мир полон чудес или, выражаясь научнее, необъяснимых явлений. Хотя иные продолжают считать, что того, что не поддается объяснению, вовсе и не существует. Их дело.

Легко сказать: «Не зыркайте по сторонам». Приходилось напрягаться, чтобы глаза не разбегались, – столько оказалось на пути всего неожиданного и оттого крайне любопытного. Однако же никак нельзя было показаться людьми случайными, до сих пор это удавалось, надо было и дальше держать такую же марку.

А ведь полчаса назад уже совсем решили было, что ничего не получилось, что-то сделали не так и сейчас встречающий скажет им: «Ну-ка проваливайте, откуда пришли, и не медлите, не то мы вас пришпорим!» Именно такое слово почему-то представилось Ульдемиру: «Пришпорим». Слишком уж долго встречающий медлил после того ответа, что был заранее подсказан полицейским, и слишком ярко блеснули его глаза из-под низко надвинутого капюшона, под которым четко различался в ночном свете только крутой, гладко выбритый подбородок. Наконец монах, найдя, видимо, нужные ему слова, спросил, и при этом тон его был уже другим:

– Кто же наставил вас, люди, на поклонение и где? Ибо не под нашим солнцем загорали, не так ли?

Тут капитан подумал: вот и все, капут и медный таз, сейчас скомандует «Налево кру-гом!», а то и просто откроют огонь, даже без команды.

Ох, Фермер с Мастером, высокие покровители, кривой хрен бы вам в глотки! Даже такой простой ситуации не смогли предусмотреть…

А может, все-таки… Потому что одновременно с такой непочтительной мыслью что-то словно неслышно щелкнуло в голове и слова слетели с его губ сами собой:

– Где, ты спросил? Везде. Имена же наставников не произносятся всуе.

Услыхав сие, монах мгновение оставался неподвижным, потом молвил:

– Добро пожаловать в нашу и вашу обитель!

И глубоко, в пояс, поклонился, произнося эти слова.

Так они и оказались здесь, а предметов для серьезных размышлений еще прибавилось. Вот и шагали, сдерживая любопытство.

На первый взгляд обитель была как обитель, сиречь – монастырь. Личный состав, то есть братия, – мужики разного возраста, внешне проблем со здоровьем не имеющие, форма одежды, как и подразумевалось, – черные рясы без знаков различия, на груди, на металлических, где белого, а где и желтого металла цепочках символ, у всех один и тот же: кораблик. Если разобраться, конечно, не просто кораблик, а ладья – полумесяц, на ней мачта – крест. Единство противоположностей, гм… Хотя – была ли противоположность? В основе ее и не было вовсе. А впрочем – это не наши проблемы…

Примерно так успели подумать самое малое трое из шести, но с разными эмоциями. Иеромонах Никодим – возмущенно-осуждающе, Рыцарь – с солдатской грустью: немерено крови пролито, чтобы утверждать одно и ниспровергать другое, хотя если подумать, то и тогда могли бы понять, что всякая война неизбежно кончается миром. Который, правда, есть всего лишь новый предвоенный период. Капитан же воспринял это спокойно, поскольку к таким поворотам был внутренне давно готов. Остальные трое увиденному никакого значения не придали, поскольку сами росли вовсе в иных верованиях, но, оказавшись в экипаже, давно уже поняли: всякая вещь в мире называется столькими словами, сколько существует разных языков, но от этого не перестает быть самой собою. И только это и важно знать.

Так что вовсе не эти наперсные, наддверные или из дерева, камня, металла изваянные кораблики так их заинтересовали.