Владимир Михайлов - Может быть, найдется там десять? Страница 38

И даже не украшавшие стены коридоров и других помещений обители изображения. Ульдемир сперва не понял было, что это такое, не догадался. Но когда шестеро оказались в помещении явно храмового назначения и ведший их брат, остановив, сказал, что сейчас отслужат для них входной молебен, таков неукоснительный порядок, капитан сообразил наконец, что стена перед ними, вся сверху донизу увешанная странными изображениями, есть не что иное, как иконостас, а изображения суть образа – но только выполненные в абстрактной манере. Он и это перенес спокойно, но рядом с ним стоявший Никодим даже задрожал от возмущения, зашлепал губами, что-то едва слышно бормоча, только и удалось уловить, что «бесовские… надругательства… князь тьмы…» и еще что-то в этом духе. Капитан понадеялся только, что никто из местной братии Пахаря не услышал, а и услышав – не понял; зря, однако, надеялся, похоже, со слухом здесь у всех было в порядке. И ведший их брат, полуобернувшись, рек с некоторой даже укоризною:

– Ересь есть – всерьез полагать, что Господь и Силы Его имеют облик человеческий: это годилось только для примитивной веры. Подлинный лик их нам неведом, а вот наши духовные силы, ими вызываемые, нашими же средствами и выразимы. Так что сие не святых изображения суть, но наших чувств к ним, кои мы и стремимся вызывать и поддерживать.

– А это – тоже чувства наши?

Вопрос этот задал Уве-Йорген, подбородком указав на статую в алтаре – человеческую вроде бы фигуру, но о шести руках.

– Аватар Шистос, – ответил брат, – ниспосланный для наущения нашего и кармического очищения, в коем спасемся. Однако же преклоним колени, отец декан начинает службу…

Преклонили. Ульдемир забеспокоился было по поводу того, что обряды здешние им, понятно, знакомы не были и будет у них выходить ляп за ляпом, а честной братии это, скорее всего, не понравится и истолковано будет никак не в пользу спасающихся. Но вскоре понял, что волноваться не следует: похоже, что и коренные жители этого мира не очень-то сильны были в этих материях, так что удивить здесь невежеством никого не удастся. Все тот же брат взял на себя роль как бы дирижера и тихо, но явственно командовал, когда нужно было, и тут же подавал пример по принципу «Делай, как я»:

– Крестное знамение… с любого плеча… Как бы омовение лица… Ладони сложили перед грудью… Развели ладони, как бы чашею… Земной поклон, лбом в пол, да крепче… Снова – крестное…

Продолжалась служба недолго, минут пятнадцать. После чего брат-проводник молвил:

– Теперь милости прошу в баньку на помытие, потом в трапезную…

И, повернувшись к Ульдемиру, особо:

– Тебя же его высокопреподобие наш приор приглашает после баньки позавтракать с ним.

Ага. Вот это, похоже, будет настоящим началом. Серьезным.

Банька, вопреки архаичному названию, оказалась предприятием весьма современным, ассартские помывочные (а больше сравнивать людям экипажа сейчас и не с чем было) отставали поколения на два, если не больше. Тут и сухой пар, и мокрый существовали где-то на задворках, зато ванны были всякого размера, души на любой, даже самый изощренный вкус – не только водяные, сверху, снизу, с боков, круто секущие и ласково гладящие, так что всякие греховные мысли начинали лезть в голову, но и ионные, и еще неизвестно какие – когда ничего вроде бы не происходило, но поля неизвестного наименования то расслабляли до полного усыпления, то вдруг вызывали такой прилив энергии, что возникало желание хотя бы учинить немедленно хорошую драку или что-нибудь в этом роде. Так что у моющихся сперва возникало чувство крайнего удивления, но быстро начинало сменяться все растущим ощущением полного довольства и примирения с жизнью. Нет, не худо жила здешняя братия, что же удивительного, что народу тут было более чем достаточно даже и для серьезных операций. Во всяком случае, именно так определил капитан, и Рыцарь с ним согласился, потому, может быть, что самым свежим в их памяти как раз и были схватки и сечи.

Когда же, перепробовав, кажется, все до последнего, что могла предложить здешняя банька, попрыгав в заключение в бассейн с десятиметровой вышки, люди почувствовали, что ощущение голода дошло уже до предела, и направились одеваться, пошла новая волна удивлений. Начиная хотя бы с того, что та одежда, в которой они сюда явились, была из обращения изъята, а взамен им предложили такие же рясы, или сутаны, если угодно, в каких тут щеголяли поголовно все. Отнеслись к этому по-разному: иеромонах, например, – с явным удовольствием, для него такие одеяния были смолоду привычны; Уве-Йорген, наоборот, фыркал и ворчал, сохранив – тоже с юношеских солдатских лет – несколько пренебрежительное отношение к духовному сословию. Ульдемир на это ворчание напомнил лишь насчет чужих монастырей и своих уставов; этого оказалось достаточно, и все обрядились без малейшего прекословия. А затем пришлось разделиться: пятерых пригласили, как было сказано, в трапезную, капитана все тот же брат-проводник повел к самому его высокопреподобию, приору, а по-другому – отцу игумену, попросту настоятелю сей нетривиальной обители.

И вот тут пришла пора удивляться по-настоящему. И даже не тому, что сама архитектура, планировка обители как-то не соответствовала устоявшемуся представлению о житии отказавшихся от мира с его соблазнами, житейски бедных, зато богатых духом людей. В конце концов, те полотна и скульптуры, какими были украшены стены, ниши и отдельные залы (комнатами, а тем паче кельями назвать их не поворачивался язык) и какие даже у человека, со здешним искусством незнакомого, невольно вызывали ощущение высокого мастерства, наверняка представляли, конечно, немалую ценность в денежном исчислении, но куда в большей степени являлись ценностью духовной и поэтому самой идее обители никак не противоречили. Однако по пути к настоятельским апартаментам пришлось миновать и помещения совершенно иного характера – судя, во всяком случае, по тем, куда удалось хотя бы мельком, проходя мимо, заглянуть одним глазком: рядом с обширной библиотекой оказывалась вовсю работающая химическая лаборатория (судя по оборудованию) по соседству с прямо-таки музейной палатой, где экспонировались образцы оружия – от стрел, копий и пращей до современного индивидуального стрелкового. Ульдемир то и дело сбивался с шага, невольно приостанавливался, глядел, вытягивая шею до предела, так что потом она еще долго и обиженно напоминала о непозволительном пренебрежении ее интересами; брат-проводник деликатно похлопывал его по плечу или по спине, напоминая таким способом о том, что отцов ждать не заставляют, тем более высокопреосвященных, и что дисциплина и распорядок в любой обители вещь не менее, а куда более серьезная, чем даже в армии, так что последующие несколько шагов приходилось почти пробегать, наверстывая упущенные секунды. Но тут опять возникало нечто – то проходили мимо уходящей вниз лестницы, и оттуда, с этого низа, долетало гудение, по насыщенности которого можно было судить о мощи издававших его моторов неизвестного назначения; то доносилось стаккато, в котором легко угадывались то длинные, то короткие очереди автоматического оружия, то внезапная волна знакомого свежего запаха невольно наводила на мысли о каком-то полевом оружии, начиная с лазерного; пожалуй (невольно пришло в голову капитану), монашеский орден, коему обитель принадлежала, относился к воинствующей церкви… И не только, тут же дополнил он себя, поскольку из очередного поперечного хода донесся знакомый звук, хотя и негромкий, но легко опознаваемый: работала полиграфия. Затем по очередной лестнице пришлось подняться на два марша наверх. Этот этаж оказался неожиданно тихим, тут уже, видимо, работали не столько руки, сколько мысль; правда, заглянуть никуда не удавалось, все двери были плотно затворены, зато возле них или прямо на них, кроме номеров, виднелись и таблички с надписями, давно и хорошо знакомыми, но здесь как-то не ожидавшимися: «Его преосвященство начальник главного штаба», «Достопочтенный о. Начальник общей разведки», «Достопочтенный о. Командующий воздушными силами», и еще, и еще – в таком же духе. Капитан невольно почесал в затылке: к такому обилию неожиданных впечатлений он, как оказалось, не был готов. Наверное, какое-то время пройдет, прежде чем все это уляжется в сознании и позволит анализировать и делать выводы.